ВОЙНА — ЭТО СТРАШНО

Жители Уржума, как и других городов и сёл нашей Родины, 22 июня 1941 года услышали по радио, что «в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну». Началась Великая Отечественная война.

В сентябре был мобилизован в ряды Красной Армии уржумец Иван Степанович Кулигин. Невысокий, щупленький, но энергичный, увлекавшийся охотой, он часто в шутку говорил про себя: «Кулик не велик, а всё-таки птица». Простившись с женой Анастасией Алексеевной и дочками, окинув взглядом небогатую обстановку полуподвальной квартиры на улице Гоголя, Иван обещал родным, что вернётся живым. Из учебки он писал, что, судя по всему, война будет тяжёлой и долгой. «Настя, ты продай ружьё и собак, ведь их чем-то кормить надо, а вам, наверное, самим еды не хватает», — беспокоился Кулигин о семье.

Семья Кулигиных. 1930-е года

После принятия присяги его с другими новобранцами направили на Западный фронт. В ночь на 13 декабря 1941 года их 64-й стрелковый полк прибыл в район г. Клина. Высадили из теплушек на небольшом полустанке. Почти тут же налетели немецкие самолёты. Бомбёжка была безжалостной. Бойцы в панике разбегались подальше в поле, пытались уберечься от взрывов и осколков. Из-за рощицы ударили наши зенитки, но никого не сбили. Красноармейцы стали стрелять по самолётам из винтовок. Кулигин тоже попробовал подбить врага, но вскоре убедился, что так много не навоюешь. Лежал на спине и, будучи не в силах что-либо изменить, в оцепенении смотрел, как шесть самолётов с крестами с завыванием при пикировании сбрасывали свой смертоносный груз. Загорелись два вагона в середине состава, потом паровоз, деревянные постройки у переезда. От взрывов рельсы выгибало дугой, земля дрожала. Всё заволокло чёрным удушливым дымом… После немецкой атаки бойцов собрали в поле за горящими теплушками. Провели перекличку. Убитых нужно было похоронить, а раненых отправить в госпиталь.

Оказавшись на передовой, красноармейцы стали осматриваться на местности. Наши окопы проходили по опушке небольшого леса. Впереди темнел ельник, там были фашисты. Между нашими и вражескими окопами пролегала заснеженная ложбина метров 400 в ширину. Виднелись чёрные воронки от разрывов мин и снарядов. Кое-где — застывшие тела убитых солдат: глубокий снег не давал им упасть, и они стояли на коленях, грудью упёршись в подмятый под себя сугроб… Старшина разносил по окопам водку, отмеривая каждому наркомовские 100 грамм. «Перед атакой лучше не есть, а то пуля в живот попадёт, и каша с вашими кишками смешается, заражение может случиться, тогда уж точно с тёткой с косой повстречаетесь, — наставлял он молодых. — А водку выпить надо, во-первых, для сугрева, и бежать веселее. Во-вторых, в животе в случае чего дезинфекция будет».

Немцы, выстроившись в неровную цепочку, пошли вперёд. Их наступление поддерживали пулемёты. Наши бойцы передавали друг другу приказ командира открывать огонь по ракете. Враг уже в ста метрах. Кулигин, выглянув поверх бруствера, даже разглядел лица фашистов. Те шли быстро, улыбались, о чём-то переговаривались. Автоматы и винтовки держали наперевес, но огонь не открывали. На память пришли кадры из кинофильма «Чапаев», в котором

белогвардейцы шли в «психическую» атаку. Немцы стали стрелять, патронов не жалели. Взлетела красная ракета. Прогремел нестройный залп, выбивший несколько звеньев в фашистской цепочке. Ожесточённая перестрелка продолжалась минут пятнадцать. Погибло несколько наших солдат. «Ура! За Родину! — закричал взводный Торкунов, вставая во весь рост. — За мной!». Пробежав несколько шагов, он оглянулся, призывно взмахнул рукой, увлекая бойцов за собой, и тут его взрывом снаряда отшвырнуло назад. Пригнувшись от летящих осколков и комьев мёрзлой земли, Кулигин успел увидеть, как правая рука взводного, сжимавшая пистолет, упала в окоп! Война — это страшно.

Наши бойцы поднялись в атаку. Иван, словно в детстве перед прыжком с берегового обрыва в омут, на мгновение закрыл глаза, глубоко вздохнул и вместе со всеми, крича «ура», побежал вперёд, но немцы не давали продвигаться, отсекая красноармейцев плотным огнём. Пришлось короткими перебежками возвращаться в окоп. Раненые стонали в сугробах, некоторые ползли, волоча за собой оружие. Если и дальше так пойдёт, то скоро в атаку поднимать будет некого…

День 19 декабря 1941 года рядовой Иван Степанович Кулигин запомнил на всю жизнь. Это был его последний бой. Продолжалось наступление Красной Армии по всему фронту. Роту Кулигина в атаку подняли утром, но успехом она не увенчалась, потери увеличивались. Во второй половине дня после массированного артобстрела командиры снова дали приказ «Вперёд!»… Слева рвануло. После вспышки Иван, бежавший с винтовкой наперевес, почувствовал удар в грудь и в левую руку, которая вдруг ослабла и выпустила оружие. Кулигин споткнулся, упал да так и остался лежать, чувствуя, что теряет сознание. В себя пришёл, когда наши, сломив сопротивление немцев, углубились в их тылы. «Жив! — подумал Иван. — Контузило или ранило?». Сейчас это был главный вопрос. Попытался встать на колено, опираясь на винтовку. Голова закружилась, и он сел в снег. Левый рукав ватника был разорван осколками. Рука отяжелела, не двигалась. На левой стороне груди в телогрейке тоже была дырка. Сердце спасла фляжка, которую, чтобы не замёрзла вода, Кулигин перед боем положил за пазуху. Расстегнув пуговицу, он достал уже ненужную фляжку, в которой брякал осколок. Слава Богу!

Холод начал пробирать, сказывалась и потеря крови. «Санитар!» — позвал Иван, но его не услышали. Неужели его не найдут и он замёрзнет?! Снова попробовал встать. Получилось. Осмотрелся — кругом никого, только безжизненные тела наших бойцов. Сделал шаг, второй, на третьем ноги подкосились, в голове зашумело, и он потерял сознание. Очнулся, когда начало темнеть. Тело закоченело, раненую руку уже не чувствовал. Кричать не было сил. Перевалившись на спину, Кулигин нажал на курок винтовки. В наступившей ночной тишине выстрел прогремел особенно громко.

«Неужели конец?» — подумал Иван. Вспомнил, как недавно хоронил своих товарищей. Копать могилу в промёрзшей земле не стали. Тела убитых перетащили к развороченному взрывом немецкому блиндажу. Офицер забрал документы и награды, старшина — боеприпасы. Потом трупы или то, что осталось от солдат, складывали штабелями на земляной пол, пока они не заполнили яму наполовину. Сверху расстелили шинели погибших. Стали спешно засыпать эту братскую могилу комками земли вперемешку со снегом. На стволе сосны химическим карандашом написали фамилии тех, кого можно было опознать…

Кулигина нашли. Доволокли до землянки. Заставили сделать несколько глотков водки, чтобы согреться и легче перенести боль, потому что начали обрабатывать и перевязывать раны. Иван снова потерял сознание. Очнулся в медсанбате. Молоденькая санитарка осторожно разматывала бинты, пропитанные уже ссохшейся кровью. Девушка что-то участливо говорила, успокаивала бойца, а у того от боли всё плыло перед глазами. Пришёл хирург. Осматривая раны, он безжалостно щупал руку, так что Кулигин едва не провалился в забытье. Врач похлопал его ладонью по щеке, приводя в чувство: «Терпи, солдат. Скоро штопать тебя будем, готовься».

Была долгая операция. Вместо анестезии — то ли водка, то ли разбавленный спирт. Очнулся на койке в большой комнате-палате. На обходе врач успокоил: кости не перебиты, осколками разорвало мышцы и связки, повредило нерв, но вроде бы всё залатали и сшили. «Если бы не часы на запястье, в которые угодил большой осколок, наверное, пришлось бы ампутировать кисть», — сказал хирург.

Ночью Иван не мог заснуть. Болела не только рука, но и душа: «Как недолго воевал, как мало сделал для Победы! Сколько судеб людских изломала война! Ничего, отстоим Отечество. Раны заживут, останутся только рубцы. Так и земля родная: отгремят бои, распашут, засеют поля, родится много хлеба, и жизнь у нас снова наладится. Прогнать бы только проклятых фашистов!».

Из Барнаула, куда Ивана отправили на долечивание, написал письмо домой, сообщил о ранении. И вот в начале февраля 1942 года получил ответ. Жена сообщала о городских новостях, о том, как уржумцы собирают деньги на танковую колонну, отправляют для красноармейцев тёплые вещи. На Новый год она приготовила, как сказала младшенькой дочке, тушёного кролика с овощами. Правда, девочка долго плакала, когда через день нашла в сенях разложенную для просушки золотисто-белую шкурку кошки Машки. Голодно было. Цены подскочили чуть ли не в сто раз. Деньги обесценились. В основном на базаре меняли вещи на продукты. Уже в середине лета 1941 года начали прибывать эвакуированные. Увеличили рабочий день. Всё было для фронта, для Победы.

В госпитале 23 февраля решили дать для раненых концерт. По палатам ходила медсестра и расспрашивала выздоравливающих, кто какие таланты имеет. Иван Кулигин возглавил небольшой сводный хор. Нашёлся и баянист с инструментом. Концерт длился почти полтора часа. Звучали в основном военные песни. Последние куплеты «Священной войны» самодеятельные артисты, медицинский персонал и раненые пели вместе. Многие плакали, не стесняясь этого…

Врачи, ещё раз осмотрев руку Кулигина, вынесли заключение: не годен к строевой службе. Иван Степанович и сам понимал, что на фронт с покалеченной рукой не возьмут. Требовалось долгое лечение. 28 февраля начальник госпиталя лично проводил выписывавшихся бойцов. У кого рука на перевязи, кто-то — на костылях, пустые рукава шинелей и штанины брюк… Простились, обнявшись. Врач долго провожал взглядом уезжавших: как они, покалеченные войной, будут жить дальше?

И.С. Кулигин. 9 мая 1979 г.

Свой сорок второй день рожденья рядовой Иван Кулигин встречал вместе с родными. Недолго он был на фронте. Особых подвигов не совершил, не успел, однако сделал для Родины всё, что смог. Кулик не велик, а всё-таки птица.

ВЛАДИМИР Шеин

Источник: ВЯТСКИЙ ЕПАРХИАЛЬНЫЙ ВЕСТНИК, № 4 (378) 2019