Вятский юнга Северного флота
30 августа ветерану Великой Отечественной войны Г.Д. Торчкову исполнилось 95 лет. Его биография подробно изложена в книге «Вятский юнга Северного флота», которую уржумский краевед В.Ю. Шеин издал в 2020 году. Это документальное повествование, в котором автором собраны бесценные воспоминания Г.Д. Торчкова. Часть из них предлагаем вашему вниманию.
Геннадий Дмитриевич Торчков - самый молодой участник Великой Отечественной войны. Подростком он уже участвовал в боевых действиях по освобождению Советского Заполярья от немецко-фашистских захватчиков. Он прошёл путь от юнги до старшего лейтенанта. Семь лет служил на Северном флоте, сорок лет - его трудовой стаж.
Какой мальчишка в детстве не мечтал о море? Геннадий тоже зачитывался книгами о морских сражениях и путешествиях, о кораблях и пиратах, о первооткрывателях новых земель и о многом другом, что связано с морской стихией, романтикой дальних странствий. Но шла война. В госпитале, куда школьники ходили помогать медицинскому персоналу ухаживать за ранеными, Торчков расспрашивал бойцов о схватках с врагом, интересовался, в каких войсках лучше служить, и не мог понять, когда каждый из них нахваливал свою часть.
Мальчишки видели, как в эвакогоспиталь постоянно привозили раненых.
«Может на войне не хватает бойцов, – думали они. – Значит, надо помочь!»
Досматривать за малолетними племянниками в Юрью приехала тётка, сестра отца. Мужа у неё в это время как раз в Вятские Поляны на военный завод отправили, она к нему на несколько дней уехала проведать. Её отсутствием и воспользовался Геннадий Торчков.
***
- Я как со старшим братом повидался, решил всё-таки на фронт сбежать. Как так, ведь без меня война может кончиться! Патриотизм тогда был в нас сильно заложен, какой-то душевный порыв, что ли. Вот сейчас думаю: как на такое решиться смог! Получил младшему брату карточки, все продукты оставил, – рассказывает Геннадий Дмитриевич. – Завернул в газету краюху хлеба, думаю, насколько хватит, а там видно будет. И правда, мир не без добрых людей оказался, помогли, и покормили, и обогрели попутчики, к которым я пристроился в дороге. Сел в проходящий поезд, добрался до Лянгасово. А там воинский эшелон на путях стоит, попросился к солдатам, они меня в вагон пустили. Я у них и приютился, поняли они меня, посочувствовали. Доехал до Шахуньи, там остановка, бойцы выстроились на перроне, снаряжение и продукты получают, а по вагонам сотрудники СМЕРШа ходят, всё осматривают. Я, как это увидел, залез подальше под нары, за дрова для буржуйки спрятался. То ли они такими внимательными оказались, то ли шепнул им кто-то, но зацепили меня за фуфайку кочергой и вытащили. «Кто ты такой? Куда едешь?» – спрашивают. Я молчу. Сопроводили на вокзал и обыскали. Нашли хлеб, завёрнутый в местную газету. «Ах, вот ты откуда, голубчик!» – говорят и в газету пальцами тычут. Отпираться не было смысла. В милиции на вокзале подержали, потом на поезд пассажирский посадили и в Киров обратно отправили, а там и до Юрьи сопроводили, затем в местный РОВД сдали. Там тоже немного подержали, чтобы я понял, что к чему, и отправили в райком комсомола, я тогда уже в комсомол вступил. На «проработку» попал к секретарю райкома Хохловой. Говорит мне: «Как тебе не стыдно, у тебя все на фронте: родители, старший брат, дядя, а ты тут такое вытворяешь!» А я ей отвечаю, что я тоже на фронт поехал. Поэтому тайно и сбежал, в военкомате-то нам сразу отказали. Слово взяла, что больше не сбегу.
Потом Геннадий устроился на почту учеником на радиоузел. Работал на самом радиоузле и ходил по близлежащим деревням, повреждённую радиосвязь исправлял. Карточку рабочую получил, на неё хлеба на 200 граммов больше давали, чем на иждивенческую. Еле-еле до весны парнишки дотянули. Спасибо местным крестьянам, которые за работу подкармливали молодого работника.
Но всё равно еды не хватало, младший братишка часто плакал из-за того, что дома нечего было поесть. Поэтому по весне Геннадий опять пошёл в военкомат, пожаловался на голодную жизнь и снова попросил, чтобы на фронт отправили. Там выдали ему по родительскому продовольственному аттестату несколько банок тушёнки, сахара немного, других продуктов, но всё равно надолго этого не хватило. А про войну посоветовали пока забыть и повзрослеть немного.
Летом 1944 года наши войска освободили почти всю территорию Советского Союза, захваченную ранее фашистами. Геннадий снова решился ехать на фронт. Младшему брату, ему уже тринадцать лет исполнилось, почти самостоятельным был, сказал:
– Как весь хлеб съешь, и если через три дня меня не будет, то иди в военкомат, расскажи всё: что родители воюют, что я на фронт уехал, а ты совсем один остался и дома поесть ничего нет. Пусть тебя в детский дом пристроят, их в войну много вновь пооткрывали. В Юрье тоже есть, там дети из Ленинграда живут. Не пропадёшь!
– Генка, возьми меня с собой, я тоже воевать хочу! – канючил братишка.
– А кто же за домом присматривать будет? – отвечал Геннадий. – Ты сейчас за старшего остаёшься, да и рановато тебе ещё на фронт…
На войну Геннадий Торчков в этот раз собрался более основательно: кроме продуктов, запасся оружием. Раздобыл ствол от нагана, из свинца отлил и приделал к нему рукоятку, получилась поджига на один выстрел. Дроби, конечно же, не было, вместо неё он гвоздей мелко нарубил, порох достал, опробовал. На двадцать шагов кучно била. Не понимал парнишка, что пока он заряд поджигает, немец его раз пять убить может.
Как и в первый раз, «зайцем» залез в поезд, доехал до станции Лянгасово. А там только с подножки вагона соскочил, его снова поймал военный патруль. «Кто, куда?» – спрашивают. «На фронт!» – честно отвечает Геннадий, а сам переживает, как бы в сапоге спрятанную поджигу не нашли. Опять его ведут на вокзал в милицию, там беглеца признали. Что, мол, снова на фронт решил? Успокоили, сказали, что личного состава в армии сейчас хватает, наши части наступают, недолго фашисту осталось воевать.
***
– Привезли меня на станцию «Киров-2», а там пассажирский поезд на Котлас стоит, – продолжает рассказ Геннадий Дмитриевич. – Посадили в почтовый вагон, охранникам сказали, чтобы высадили в Юрье и сдали в милицию. Пристроился я на топчане, так и доехал до дома. Там в районной милиции меня пожилой следователь, как положено, допрашивал. А пока его ждал в кабинете, оружие «почистил», свинцовая рукоятка потускнела, так я её надраил, чтоб блестела. «Пистолет» снова в сапог спрятал. Записал следователь всё, что я рассказал, я расписался, не читая, на слово ему поверил. Он просит сапоги снять. Наверное, догадался или увидел там что-то. Вытаскиваю ногу, а «пистолет» на пол – бух. Ну, думаю, всё, сейчас арестует меня. Но следователь улыбнулся, очевидно, понял меня. Сказал, что оружие изымает на хранение, а когда на фронт пойду, он мне его выдаст. Думаю, что шутил.
После допроса меня снова к Хохловой в райком комсомола на беседу привели. «Ну что, опять за своё? – спрашивает. – Ведь без подготовки, без каких-либо навыков военной службы тебя сразу убьют. Учиться тебе надо». А я отвечаю: «Всё равно на фронт сбегу!» Воспитывать она меня не стала, видать, поняла, что бесполезно. Головой покачала и куда-то ушла, долго её не было. Приходит с морским офицером в чёрной форме, сбоку кортик поблёскивает, а на погонах по четыре звёздочки. Тот спрашивает: «На фронт собрался?» «Да». Он продолжает: «Сколько классов окончил?» «Семь полных», – отвечаю. Офицер очередной вопрос задаёт: «А у тебя надёжные друзья есть?» Говорю: «Конечно. Серёжка Молчанов, Юра Чащин и Гена Дядюхин – одноклассники мои. Хотели вместе на фронт ехать, но они передумали». «Ну, тогда зови своих товарищей, разговор серьёзный будет», – говорит офицер. Побежал я за приятелями, привёл. Предложил он нам в школу юнг поступить, но сказал, что это дело сугубо добровольное и надо от родителей согласие на поступление принести.
18 августа Геннадия Торчкова официально призвали на службу и направили на обучение в Соловецкую школу юнг.
Первое, на что обратил внимание в Соловках Геннадий Торчков, так это Кремль. Невысокие прочные стены, башни, узкие оконца-бойницы. Это потом им преподаватели рассказали, что сначала здесь был монастырь, а затем – тюрьма. Новобранцы прошагали километров двенадцать, прибыли к бывшему скиту Савватьево на противоположной стороне острова. Там располагалась основная часть сооружений и учебных помещений Школы юнг.
***
- Притопали мы - кто сразу на жиденькую травку повалился, кто на камне пристроился – все устали, и последние сутки почти не спали и не ели. Ладно, хоть наши вещички на полуторке довезли, – вспоминает Геннадий Дмитриевич. – Перекусили сухим пайком. Старшина, что нас привёл, объявил, что вот здесь мы и будем жить. Парни понять не могут, где это «здесь», ведь никаких строений не видно. Спросили у него, а тот отвечает, что здесь они будут строить землянки, в которых им и предстоит в дальнейшем жить.
Вообще-то землянки в Савватьево были построены ещё первым и вторым набором, а у нас был уже третий. Но наверное, тех не хватало, или набор у нас больше был. А пока жили в палатках. Было уже холодно, снег шёл, поэтому спали в одежде на матрацах, набитых сухой травой или водорослями.
Уже на следующий день взяли мы в руки кто топор лес валить, сучки обрубать и шкурить брёвна, кто лопаты, чтобы землянку в склоне холма копать, и началась дружная работа. Выкопали траншею, заложили по стенам брёвнышки сантиметров по 15-20 диаметром, стойки поставили, укрепили всё, потом утеплять начали мхом, сухими водорослями, дёрном, землёй стены обваливать. Перекрыли эти сооружения, полы деревянные сделали, нары трёхъярусные сколотили, у дверей – пирамиду для оружия, ведь мы же бойцы уже были. Ну и печку соорудили. Посередине казармы поставили стол и скамьи, тоже из строганных жердей. У казармы, то есть по-морскому у кубрика, был ещё тамбур, в котором мокрую одежду сушили, там тоже печку сделали.
Умывались на озере, называемом Банным, там же и стирали бельё, а в туалет, то есть по-морскому в гальюн, ходили на сопку. Городским ребятам это было непривычно, но терпели, никто не стонал. Жили по пятьдесят человек в землянке, а всего их было десять штук, то есть в Савватьево было около 500 юнг. В нашей землянке было две смены артиллерийских электриков.
Затем несколько взводов, в одном из которых был Геннадий, перевели в Кремль. Поселили юнг в монастырских кельях. Решётки с окон, остававшиеся после содержания в камерах заключённых, были уже убраны. Стены в бывших кельях были расписаны арестованными. Были здесь и различные надписи, и рисунки. Запомнились Торчкову морские сюжеты: то маяк на скалистом берегу, то бурное море с барашками на крутых волнах, то корабль во время шторма, то бравый моряк в бескозырке с развевающимися по ветру ленточками.
Дрова юнги сами заготавливали в лесу, что уже метрах в пятистах от монастырских стен начинался. Двуручной пилой валили деревья, в два топора обрубали сучки, неподъёмные стволы сразу на месте пилили на метровки, а те, что полегче, на плечах несли в монастырь и разделывали уже там. В лесу выбирали сухостойные деревья, чтобы сразу в печку можно было складывать, но сначала дрова всё равно немного подсушивали в помещении.
Юнги установили в кубриках трёхъярусные кровати. И там, где монах жил в одиночку, поселилось по 12 юнг.
Первым делом юнги изучали военную подготовку, винтовку разбирали, собирали, стреляли из неё, кололи штыком в «рукопашном бою» чучела. А для повседневной службы у мальчишек были карабины, они чуть короче винтовок, да и управляться подросткам с ними легче было. Но в караул заступали с винтовками, как и положено, с примкнутым штыком. На занятия, в столовую, ещё куда-то шагали строевым и с песней, чтобы время зря не терять, отрабатывали печатный шаг.
Мальчишки осваивали свои специальности и, кроме этого, ещё учились спасению утопающих, выходили в Белое море на шлюпках, гребли вёслами и с парусом управлялись, постигали навыки выживаемости в трудных условиях. Ходили миль на 12-15, а это почти 20-27 километров.
Например, не доходя до берега метров сто, старшина выдёргивал из днища шлюпки пробку, вода начинала заливаться в неё, а юнги должны были всеми подручными средствами бороться за плавучесть этого маленького судна и спасать свои жизни. Тут проявлялась взаимовыручка, смелость и быстрота принятия нужных решений.
Или ещё пример: на берегу, недалеко от линии прибоя, был вырыт колодец, который соединялся с морем трубой. На края этого учебно-тренировочного сооружения наливалась солярка, которая поджигалась, юнгам нужно было с высоты в три метра прыгнуть через горящее кольцо и, нырнув на два с половиной метра, через горловину выбраться «с горящего корабля». Причём все вводные выполнялись в обмундировании: шинелях и ботинках, только без оружия. В общем, всё было почти по-настоящему, чтобы на учениях отработать то, что могло случиться с юными моряками в условиях реального боя или гибели корабля, чтобы они не растерялись в минуту опасности. Кто справлялся с заданием, получал соответствующую отметку, а если нет, то для него всё повторялось сначала.
Штудировали юнги и предметы школьной программы, повышая свой образовательный уровень.
***
- Пищи нам, пацанам, всегда не хватало. Ну что это за еда – на завтрак кружка чуть сладкого чая и кусок хлеба. В обед в основном всё рыбное было. На первое – уха, в которой немного крупы и несколько картошинок плавало, на второе рыба с кашей. Причём рыба постоянно одна – бочковая солёная треска, наверное, местной не очень хорошей заготовки, которая нам всем скоро надоела. Но за неимением лучшего приходилось довольствоваться и этим, понимали, что всем тогда было трудно. А мы-то ведь ещё только учились, не воевали. Но ничего, вытерпели. Рыбу-то я ещё ел, а вот кашу не мог. Крупа была какая-то залежавшаяся, с запахом плесени и гнили. Куда её со складов было девать? Вот и нашли применение - нам скормить.
На острове было подсобное хозяйство, где содержались и свиньи, и коровы. Но то мясо и молоко было не про нас – командному составу и преподавателям. Зато мы пользовались кормом, который ела скотина. Это был жмых, спрессованный так сильно, что плитки его мы разбивали с помощью зубила и молотка. Построив примитивное приспособление, называемое «выстрел», для спуска со стены (не зря же нас учили), по канатам спускались и перебежками подбирались к животноводческим помещениям. Втихую разломав с задней части кормовой склад, мы натаскали этих плиток на чердак монастыря. Вот такая у нас прикормка была. Скотине жмых заваривали, и он, размокая, становился мягким, а мы, измельчив плитку, не торопясь размачивали кусочки слюной и разжёвывали. Позже юнг стали кормить несколько лучше.
9 мая 1945 года для всех: и юнг, и преподавателей, и обслуживающего персонала, был праздником. Хотя большинство парнишек сожалело, что война закончилась без их участия, ведь поступали в Школу юнг именно для того, чтобы быстрее попасть на фронт и сражаться с фашистами. Но всё равно радовались, что мы победили. По приказу руководства школы дали салют из боевых винтовок. Этот день Геннадий Дмитриевич хорошо помнит и через десятилетия. И особенно часто вспоминает в канун всенародного праздника нашей страны – Дня Победы.
Матрос крейсера «Мурманск», 1946 г.
В. ШЕИН
Источник: «КИРОВСКАЯ ИСКРА» № 35, 2 сентября 2023 г.
|
