«Сон длинной ночи» 
или Дневник пленного унтера

1 августа в нашей стране отмечается День памяти российских воинов, погибших в Первой мировой войне.

В живых не осталось уже очевидцев тех событий. Но воспоминания их остались — в документа, мемуарах, письмах с фронта и из плена.

Бережно хранит жительница Уржума Галина Григорьевна Резвых (Солодянкина) маленькую книжицу в темном переплете — дневник своего деда Григория Григорьевича Солодянкина, унтер-офицера Русской императорской армии.

- Я родилась в 1940-м году, селе Татаурове Нолинского района, - рассказывает Галина Григорьевна. - Мой дед Григорий Григорьевич 1888 года рождения служил в царской армии, воевал в Первую мировую войну, был в германском плену. И вот там-то он и вел этот дневник. Дед был очень умный, грамотный человек. Во время Великой Отечественной войны был председателем колхоза в Татаурове. Умер в 1975 году.

Откроем первую страницу. Красивый, ровный почерк. Интересное и необычное для нашего времени построение фраз... Читаем в предисловии:

«Очень жаль, что дневник, писанный с первого дня мобилизации, я потерял или сказать проще – бросил, когда узнал, что я уже попал в плен.

На память рассказать, уже забыл – не могу, а потому ограничусь только пленом, который так страшно пугал, будучи в России, но теперь, когда уже прошло 3 с половиной года плена, я имею представление или вспоминаю как сон длинной ночи».

Последний бой

Судя по всему, автор дневника был пехотным унтер-офицером во 2-й армии, которой командовал генерал Самсонов.

«Как помню: последний бой был 21 сентября 1914 года под Опатовым, Келецкой губернии (Польша), где нам было приказано задержать наступление немцев, идущих на Ивангородскую крепость.

Немцы не атаковали нас в лоб, а сделали обход с флангов и 21-го утром сразу с трех сторон открыли сильный артиллерийский огонь, так что наши окопы были сравнены с землей. Наша артиллерия была не в силах отвечать во все направления, потом скоро и совсем прекратила огонь, дав возможность неприятелю густыми колоннами подойти ближе к нашим линиям. Недолго продолжался ружейный огонь, а после было приказано отступать.

В это время немцы были уже впереди нас – по отступлению, и немудрено, что мы попали под встречный огонь. Офицеры поняли опасность положения и стали кидать оружие, прятать в землю карты, компасы и бинокли. Ни один не проявил чего-либо героического и люди, бывшие при них, должны были по собственному разуму выбирать последующее.

Более смелые кинулись в гору направо, откуда не было выстрелов, думая избежать рук противника. Немногие добрались до другого оврага через гору, которая была сплошь засеяна пулями из пулемета. Немцы не жалели патронов и даже по одиночным людям открывали пулеметный огонь.

Пулемет косил как траву, пули градом сыпались, поднимая бесчисленные столбы пыли, и вот в таком то урагане я после частых остановок от слабости и безнадежности на жизнь, добрался до другого оврага, который имел направление в город.

Этим оврагом я спустился вниз прямо в город Опатов, где уже было наших человек 40 и все были в недоумении, не зная, что делать, будучи окруженными со всех сторон. Но скоро недоумению пришел конец, в город зашли отряды германской кавалерии. Сопротивляться было бессмысленно, к тому же что мы могли сделать, один против десяти. Нам было приказано бросить винтовки и патроны, затем, осмотрев наши ранцы и мешки, до вечера оставили на улице около городского театра...

На душе каждого было что-то непонятное: радость, что остался жив, и горе, что в плену, и сейчас ведут куда неизвестно... Как приехали в Германию, было сначала холодно, голодно, незнакомо и иногда некоторым попадало от немецких унтер-офицеров по спинам тесаком, далее - работа и команда за командой».

Плен — голод, холод, работа...

Автор рассказывает о том, как их привезли в деревню Хенниккендорф в Германии.

«Началась весна. В лагерь поступила масса требований пленных на работу. Голодать надоело, и вот стали записываться каждый по своей профессии... 15 апреля 1915 года мы поехали. Было интересно в открытых вагонах ехать по чужой земле, где все было не так, как у нас. Пришли в деревню Хенниккендорф, выйдя за деревню, мы увидели обширный молодой сад, маленький господский домик, отдельно кухня и сарайчики для фруктов.

Было часов 5 дня, мы с утра ничего не ели и почему очень хотелось есть. Скоро был готов обед: суп из гороховой муки и по кусочку ветчины. Для не голодающих такого обеда было бы достаточно, но у нас только разыгрался аппетит, и спрашивали: что еще?

Нам через переводчика сказали, что это уже все, можем ложиться спать, но мы подняли такой гвалт, что хозяин поневоле был вынужден озлиться и вдобавок сказал: что в 8 дней он нас так закормит, что и такой порции будет довольно, но обещание не сбылось, мы проработали более месяца, а сыты вдоволь никогда не были.

Работа был такая: перекапывать сад лопатами и выбирать корни сорной травы, затем унаваживать и, наконец, сажать картофель».

Говорят, первый блин — комом. Здесь же первая команда была удачная. Может быть потому, что война еще только начиналась, немцы имели успех на фронтах и денег хватало на более-менее приличное содержание пленных. Они, как пишет Г.Г. Солодянкин, получали каждый день по 30 пфеннигов (15 копеек), из которых половина удерживалась на хранение в лагерь, а половину могли тратить по своему усмотрению. Прямо в лагере пленные могли купить все необходимое. Фунт сахару стоил 30 пфеннигов, хлеб (4 фунта) - 60 пфеннигов, конфеты (1 фунт) - 60-80 пфеннигов.

Отощавшим, отвыкшим от крестьянского труда пленным было поначалу тяжело. Но немец-хозяин, видимо, понимал это и не требовал трудовых подвигов, давая людям возможность втянуться. Даже организовал для них «культурную программу» - сводил в ресторан, что был недалеко от деревни, угостил пивом. Местные девушки попытались познакомиться с русскими парнями, проводили их до бараков. Через несколько дней хозяин решил повторить поход. Снова было пиво, девушки, песни. Пленные по просьбе хозяина спели песню, песня понравилась всем, кроме жандарма, который пришел и все испортил — приказал пленных срочно отвести в бараки, и «накатал» на начальника конвоя рапорт...

За годы пребывания в лагере Григорий Григорьевич семь раз выезжал на работы. По ходу текста отношение его и других пленных к таким поездкам на работу меняется. Сначала — положительное. Затем, узнав, что унтер-офицеров запрещается привлекать к работам без их согласия, он и его товарищи унтер-офицеры идут на конфликт с администрацией лагеря, отказываясь ехать на работу.

«В лагере нас встретил генерал - комендант лагеря и спросил, откуда мы. Узнав, что мы не хотим более работать, сказал: в Губене (название лагеря) нет неработающих, если хотите, то я пошлю на другое место работы, а не хотите, то пойдете в нерабочий лагерь Cottbus (Коттбус), где вам будет ежедневно 10 часов гимнастики и маршировки. Мы ответили, что работать более не хотим и Коттбуса не боимся!... На следующий день, в 8 утра, мы уже были в Коттубусе. Мы должны были ежедневно проделывать прогулку и для развития гимнастику, которая, конечно, никому не нравилась, после чего получали обед, а вечером - кипяток.

Так время шло до осени, много унтер-офицеров уехали снова на работу, не желая ежедневно проделывать гимнастику, а кто имел поддержку из дома (деньги или посылки), тот ни за что не хотел ехать работать. В лагере были часто театр и лекции на различные темы. Тут же в лагере были англичане и французы, которые жили в сравнении с русскими как господа, еженедельно получая хорошие посылки: белый хлеб, консервы, масло, ветчину, шоколад и многое другое, а мы, как нищие, глядели с завистью, думая, что вот они варят и жарят, а мы прихлебываем теплую водицу или зачерним цикорьем...»

Кстати, Г.Г. Солодянкин описывает интересный случай, который показывает отношение российского правительства к русским пленным в германском плену с не самой лучшей стороны:

«В первых числах октября к нам в лагерь приехала сестра милосердия жена командующего армии генерала Самсонова, которая обходила барки, передавала привет от Государыни и опрашивала о жизни и нужде пленных. Конечно, все жаловались на русское правительство, что оно забыло несчастных, попавших на поле битвы в руки неприятеля, говорили, что товарищи по оружию – англичане и французы тоже в плену, но не испытывают такого голода, как русские. Сестра поняла, что настроение более образованной части пленных враждебно к своему правительству, заподозрила в политике и разрешила коменданту всех унтер-офицеров разослать немедленно на работу, чтобы они не были вместе и не мутили остальных».

После такого «подарка» от Екатерины Александровны пленных унтеров стали гонять на работы, не интересуясь их мнением.

«Я попал с командой в 40 человек в лес Halbe около Берлина. Получили хорошее помещение, принялись за работу. Работа была не тяжелая. Делали, кто как может, день короткий, пища удовлетворительная, и мы не видели, как прошло два месяца. Но потом мы узнали, что скоро работа кончится, а ехать в Коттбус никому не хотелось, но что поделаешь – пришлось. Не помню, кажется, в конце января мы опять уже в лагере. Было еще холодней, да и пищи не хватало, потому что на работе более или менее, а все-таки не чувствовали голода, а здесь от чаю утром (в 6 часов) и 1/2 фунта хлеба жди какую-нибудь брюкву на обед, а затем мутную водицу на ужин. И вот, чтобы не видеть этой церемонии, я опять пожелал на работу, на этот раз уверенный, что уже ко крестьянам.

Но судьба сыграла злую шутку. Все десять человек, купив в буфете вокзала кофе и булочки, закусывали и мечтали: Ужинать будем уже у крестьян, представляли себе старика-хозяина, молодую женщину-солдатку и красивую девочку, которая с интересом осматривала глазами будущего рабочего, а может быть и любовника... Но каково было разочарование, когда приехали опять на лесную работу, да вдобавок к прескверному леснику, который, несмотря на 10 или 15 градусов мороза, приказал снять шинели, а кто не повиновался – получил приклада.

Работа была скверная, холодно и всегда в снегу, сапоги и рукавички (кто их имел) всегда были мокрые, на работу ходили верст 5 от деревни, обедали там, для чего брали картофель и мучную подливку. Ежедневно оставались 3-4 человека больными, к доктору не возили – далеко, а, отдохнув день или два, шли снова на работу.

Однажды утром мы встали, умылись и, получив суп, стали завтракать и что же - в супе было масса песку, так что жевать было никак нельзя. Мы запротестовали, не стали кушать и не пошли работать, пока не получили второго завтрака. Конечно, нам сварили другой, и мы, поевши, пошли работать».

Противостояние пленных и лесника кончилось тем, что приехали отделение солдат, фельдфебель и офицер.

«Наутро немцы вывели на улицу всех пленных, и больных, и здоровых, выстроили рядами по два, оцепили кольцом солдат с винтовками наизготовку. Фельдфебель на ломаном русском заявил, что если пленные не хотят по-хорошему, то будет по-плохому. И приказал пленным бегать по свистку в кольце вооруженных солдат, и спаси Бог того, кто будет бегать плохо или упадет.

Пять минут бегали в кольце часовых (скорее палачей), которые со всей силы били прикладами бегущих мимо пленных. Размятый снег не позволял быстро бегать и, наоборот, помогал скорее падать, после чего ближайший палач налетал и со всей силы бил, пока его жертва могла подняться и снова бежать. Конечно, каждый старался избежать удара, отбегал от солдат, кольцо суживалось, а в средине стоял фельдфебель и обнаженной шашкой бил направо и налево. Через пять минут офицер подал свисток, и мы пошли шагом.

О! Какие это были пять минут. Дыхание участилось до невозможности, во рту пересохло, ноги подкашивались. Но пять минут кончились, и снова сигнал бегом, снова такая картина, лишь еще ожесточеннее.

Три приклада были разбиты о нас, но они продолжали работу стволом. Нашу партию повели на работу, а вторую еще оставили и прогнали еще раз».

Это не единственное упоминание о издевательствах над пленными. Вот еще одно:

«1 сентября. Сегодня мы ходили в баню, рядом с которой находилась лагерная гауптвахта, где сидели русские и англо-французские пленные. Помещение, состоящее из карцеров, всегда было заполнено, и кроме того еще был запас арестованных, которые за неимением места должны были отстоять привязанные к столбу, за каждый день по два часа. И я видел, как этих несчастных привязывали к столбу. Производилось это так: солдата ставили к столбу спиной, руки загибали назад и завязывали, затем привязывали по животу и ниже колен. Так, что свободно вращаться могла только одна голова.

Кроме того, слышал рассказ очевидца, что вчера также были привязаны, и один из привязанных, вероятно, слабый здоровьем, не мог выдержать наказания и упал, вися на веревках. Находящийся тут русский фельдшер кинулся на помощь, но караульный унтер-офицер немец не допустил его, думая, что несчастный притворяется, однако через некоторое время его, еле живого, отвязали и снесли в лазарет, где он на второй уже день помер».

Пришлось Григорию Григорьевичу поработать и газовом заводе, где было совсем не сладко. Настолько, что многие старались ускользнуть оттуда всеми правдами и неправдами, шли даже на то, чтобы обварить себя кипятком, чтобы вырваться из этого ада в лагерь, на его скудный паек.

Кое-как бороться с голодом в лагере помогали посылки из дома, посылали в основном сухари, но и это было радостью для пленного. Григорий Григорьевич подсчитал, что за все время плена получил только 28 посылок, каждой хватало примерно на 10-12 дней...

Возвращение на родину

Это было уже конец 1918 — начало 1919 годов.

«Стали давать 600 граммов хлеба, 100 граммов мясных консервов, бисквиты (галеты из белой муки), табак, папиросы и сахар.

Стали увольнять из лагеря на прогулку в город сначала командами, потом и в одиночку. Словом, тогда пленные вздохнули вольный воздух полной грудью. На работу тоже не приневаливали, лишь только по желанию, увеличили жалованье рабочим и сняли часовых с команд, и почти все пленные, работающие у крестьян, перешли совсем к хозяевам (как работник).

Так время шло незаметно, лишь только доносились слухи из России, конечно, очень тревожившие нас. Появлялись также господа, приглашавшие снова взять в руки оружие и бить своих же братьев, но, к счастию, я не видел таких, которые бы пожелали к ним».

Григорий Григорьевич в это время работал у хозяина, который был им весьма доволен, да и самому ему жилось неплохо. Но, тем не менее, прослышав, что пленных из Коттбуса отправляют на родину, Григорий Григорьевич решает вернуться в лагерь. 11 июля вечером он прибывает в Коттбус.

Но оказалось, до зимы отправка советских не предвидится, отправляли лишь в занятые контрреволюционными войсками области. Солодянкин решил попытать счастья и записался в команду, которую направляли в ту деревню, в которой он раньше работал.

«Приехав на свою станцию в 9 часов утра мы пошли в свою деревню и в 10 часов уже были на месте. Сейчас же собрались хозяева и стали выбирать кто здоровей и покрепче, и так скоро разобрали всех. Ко мне подошла старушка.... и повела меня к себе домой. Это был небольшой домик с маленьким двором а также скотский двор (Stal) и сарай. В хозяйстве было две лошади, две коровы, два поросенка и одна свинья. Конечно, все это было немного, но для одного человека достаточно. Скоро начали косить рожь.

Ее зять Отто работал с нами вместе и был моим вторым хозяином. Он показал мне как клепать косу и как косить, чтобы скошенный хлеб ложился гладко. Я скоро привык и моя хозяйка не могла нарадоваться моим успехам; писала письма сыну в госпиталь и в них расхваливала меня».

Прошло лето, осень, наступила зима. В середине февраля Солодянкин снова решает вернуться в лагерь. И, как оказалось, напрасно. Отправки на родину все еще не было. Сломленный неудачей он заболел, попал в лазарет с высокой температурой и пролежал там целый месяц. Здесь, в лазарете, он неожиданно получает посылку. От той самой старушки-немки, у которой работал недавно: 4 куска колбасы, масла, ветчины, мяса и хлеба, что ему, больному, было сейчас просто необходимо. И письмо, где приглашают его снова ехать к ним.

Выздоровев, Григорий Григорьевич решает вместе с товарищем воспользоваться приглашением и поехать к гостеприимной хозяйке. Что они и совершили. Причем, что удивляет, совершенно свободно — вышли из лагеря, на трамвае доехали до станции, там сели на поезд...

Проработав шесть недель, Солодянкин получает из лагеря письмо от товарища, который сообщает, что на днях в Россию отправляется очередная партия, в числе которой пленные из Вятской и Пермской губерний. Бросив все, он покидает красивую деревушку Adlig Reetz и мчится в лагерь с одной лишь мыслью — на родину, скорей на родину!

«В лагере стало людей заметно меньше, пища улучшилась, к тому еще для пленных из Советской России пришло 5700 пудов картофеля, из которых на наш лагерь получили 6 вагонов. После чего суп стал сытный, хлеб, который приходилось иногда покупать через спекулянтов, стал подешевле.

...Наконец и это все было готово и вот только осталось ждать команды: Строиться!

Перед этим было маленькое собрание (miting), где высказывалось много речей по поводу нашего возвращения на родину. Потом пропели революционный похоронный марш товарищам, павшим в плену от истощения и побоев, при этом большие красные флаги были скрещены, и эта картина была так трогательна, что невольно пронесся в голове весь плен с его ужасами, холодом, голодом, болезнями, унижением, насилием и бесправием.

Сразу же при выходе со двора лагеря вскинули красные флаги, каждая сотня свой, на груди каждого тоже красовался красный бантик. Это был торжественный день, день освобождения от шестилетнего рабства, неволи, бесправия и унижения... На пароход «Хабсбург» кроме нашего лагеря вместилось еще из лагеря Заган 1200 человек и Альтдамм -100 человек, и всего - 2400 человек.

Заганские человек 20 взяли с собой жен и детей, нажитых за время плена, из которых были немки и польки. Жены то плакали, не зная, куда они едут, то смеялись от радости, что их не бросили, а везут тоже с собой.

Наконец, добрались до эстонской столицы. Тут нас встретили как-то враждебно и под конвоем повели на станцию. Шли через город, где еще остались следы каких-то беспорядков. Многие дома были заколочены...».

К сожалению, на этом запись обрывается.

Материал подготовил

С. КОРОСТЕЛЕВ

Источник: «КИРОВСКАЯ ИСКРА» № 31, 3 августа 2019 г.

P.S.

1. Александр Васильевич Самсонов — русский государственный и военный деятель, генерал от кавалерии. Участник Русско-турецкой войны 1877—1878 годов.

Покончил с собой после поражения при Танненберге. Сначала наступление развивалось довольно удачно. Но потом армия попала в гигантскую западню, устроенную немцами. 26—30 августа 1914 года под Танненбергом армия была разгромлена.

2. Екатерина Александровна Самсонова — жена генерала Самсонова.

В Первую мировую войну была сестрой милосердия. В августе 1915 года она получила командировку в Германию для осмотра лагерей военнопленных в качестве представителя Международного общества Красного Креста. В течение двух месяцев тщательно выполняла миссию проверки соблюдения немцами международных соглашений в отношении к военнопленным.

3. С марта по ноябрь 1918 года на родину возвратились 181,4 тыс. военнопленных. В первую очередь освобождались больные и увечные. Кайзеровская Германия не спешила с освобождением остальных, так как ещё вела войну на Западном фронте и нуждалась в рабочей силе.

В феврале 1919 года западные державы установили контроль над лагерями оставшихся военнопленных в Германии и воспретили их самовольное оставление. Это было связано с тем, что Антанта не желала, чтобы таким образом Красная армия получала пополнение. Одновременно в лагеря военнопленных были допущены вербовщики белогвардейских армий. С апреля 1920 года, когда Великобритания перестала поддерживать Белое движение, возобновился отпуск бывших русских военнопленных на территорию, контролируемую большевиками. К 1922 году репатриация русских военнопленных была уже завершена. 95 тысяч военнопленных русской армии различных национальностей остались в Центральной Европе.