На грани двух веков – двух миров (1897–1905)

А. В. Костров

Александр Васильевич Костров был известным краеведом, хорошо рисовал. Он жил в Уржуме, так и не женился, имел свой дом под липой. Умер на девятом десятке.
Моя мама до замужества была Кострова, двоюродная сестра Александра Васильевича.
Воспоминания А. В. Кострова взяты мной в Госархиве города Кирова.
Вероника Анненкова
(г. Вятские Поляны)

Александр Васильевич Костров (1897-1993)

I
Село Елеево

«Дыган, дыгын, дыгышёк,
Черемисику ледешок, Санюшке пирожок,
С луком, с мачком, с перечком,
С конопляным семечком» –

напевал мне нянька – церковный сторож, черемисин (мариец) по национальности.

Отец мой священник, женившись в сентябре 1894 года на дочери священника с. Нестино Нолинского уезда Вятской губернии, получил от епископа Вятского и Слободского Сергия назначение в бедный приход захолустного угла Уржумского уезда – село Елеево.

– Это он мне за то, – говаривал отец, что я, окончив Вятскую духовную семинарию, не сразу пошёл в священники, а два года учительствовал в земской трёхклассной школе села Васильевского Нолинского уезда.

Село Елеево было двухпричтное. Приход состоял по преимуществу из черемисского населения. Находилось оно в 30 верстах от уездного города Уржума, в 42 верстах от пристани на р. Вятке – Цепочкино – и в 230 верстах от губернского города Вятки с железнодорожной станцией. Чтобы добраться, например, до губернского города, надо было на паре лошадей потратить двое суток, причём в дороге пять раз останавливаться, чтобы кормить лошадей, самому подкормиться и отдохнуть от тряской езды по просёлочной дороге и Казанскому тракту.

Приход села настолько был беден, что отец получал от епархиальной казны пособие – 300 руб. в год (25 руб. в месяц).

От Елеева осталась первая моя фотокарточка – голыш в возрасте одного года с гаком, православного вероисповедания.

Но в памяти ничего об этом селе не сохранилось, так как, родившись 5 (18) июня 1897 года, я трёх лет был перевезён в с. Верхосунье Нолинского уезда, куда по просьбе получил новое назначение отец и где прошли моё детство, отрочество и юность.

Протоиерей Василий Матвеевич Костров, отец Александра Васильевича Кострова

Был тихий февральский вечер 1900 года, когда измученная дальнею дорогой пара лошадей гусем тащила нас в гору к новому месту жительства. До сих пор помню, как я, выглянув в щель между стёганым пологом и верхом повозки, увидел перед собой высокую белоснежную гору, а в далёком тёмном небе спокойный круг луны. Это было первое моё сознательное восприятие внешнего мира. Сохранилось и ощущение доброжелательности встречавших нас людей. В доме – суматоха. Кто-то помогает вылезать из шуб, тулупов и шалей. Суетятся и охают какие-то женщины, спрашивают о дороге, о здоровье, просят не беспокоиться – печи истоплены, в доме тепло и сухо, всё будет хорошо. Впоследствии я узнал, что это была просфорница Ольга Александровна Пальмова – добрейшая милая старушка, её муж – церковник Василий Николаевич, у которых был сын Веня, мой одногодок и впоследствии закадычный друг. Была сестра Василия Николаевича – Александра Николаевна, хромая и одноглазая вековунья, тоже просфорница, с приёмной дочерью Линой. Для этих простых, добрейших людей приезд нового священника был настоящим событием.

Отцу к этому времени был 31 год, матери – 25 лет, мне – 2 года и 8 месяцев и двум сестрёнкам-близнецам Тине и Фане, которые тоже приехали с нами, – по одному годику.

II
Село Верхосунье

Село Верхосунье – колыбель моего детства. Расположено село на левом, высоком берегу небольшой речки того же названия. На этой же речке – деревни Слабо (нрзб.), Могильник, Перескоки, Починочек, Краснополье. Вся она уместилась в пределах Верхосунской волости, берёт начало немного севернее деревни Годневщина, течёт на юг и впадает в реку Суну за деревней Краснополье. Расстояние по прямой от истоков до устья – всего около 22 километров. Милая сердцу речка. Вот она журчит и извивается по цветущим лугам и полям. С той и другой стороны набегают возвышенности и увалы, покрытые хвойными лесами и являющиеся частью поднятия Вятского увала, «который образовался как складка – вал под действием горнообразовательных движений на Урале», – пишет в своём исследовании кандидат педагогических наук Ф. Н. Охапкин. Пологие возвышенности переходят в ровные распаханные поля. Неудержимый бег реки преграждают три плотины, образуя пруды, при которых обязательно мельницы на два-три постава: Чернышевская, Верхосунская, Шарихинская. При Чернышевской мельнице работает завод по выработке льняного масла. Завод и мельница принадлежат предприимчивому семейству старовера Архипа Феоктистовича Чернышова; Верхосунская мельница – обществу крестьян с. Верхосунья, Шариха – лавочнику и дельцу из крестьян Алексею Гурьяновичу Телицыну. Чистая и прозрачная на перекатах вода отливает зеленовато-голубым цветом в прудах и омутах. Бывало, прыгнешь с моста или свай в её прохладную глубину, и острой струёй ударит какой-то особенно-свежий, бодрящий запах. Это она, омывая своим быстрым и неугомонным течением берега родной земли, вобрала в свои воды все запахи лесов, полей и лугов и щедро дарит их человеку. Это она на всю жизнь привила мне любовь к ручьям, рекам и речкам, любовь к воде и к природе вообще. Зимой она покрывается льдом. Только проруби для полосканья белья да крещенская полынья у села для водосвятия подсказывают, что речка жива и лишь притаилась, спряталась до весеннего тепла. А весной бунтует, ломает лёд, широко разливается. Следы зимних дорог, разный хлам и мусор на льдинах являются немыми свидетелями её зимнего сна. Водятся в речке мальки, пескари, усачи, раки, а в прудах и омутах, кроме того, – окуни, голавли, шаклейка.

Раннее летнее утро. Солнце только что поднялось со стороны деревни Крутовшина. Лучи его позолотили задворки села, окрасили восточную сторону церкви. На площадь от колокольни легла длинная широкая тень. Кое-где над избами курится дымок от рано затопленной русской печи. Тишина. Лишь изредка хлопнет калитка, звякнет ведро, замычит корова. Поёживаясь от утренней свежести, с удилищем и берестяным бурачком в руках спускаюсь через росистые луга к речке. К ранней утрене ударил часовой колокол.

Примерно в среднем течении левый берег речки круто взметнулся высоким увалом, протянувшимся на несколько километров. На покатой поверхности увала и раскинулось село. Под самим селом в обнажении, образовавшемся у моста через реку, слои горных пород залегают не горизонтально, как на равнине, а несколько наклонно, что соответствует пологой складке».

Центром села служит каменная церковь. На вытянутый с востока на запад прямоугольник храма поставлен широкий восьмерик. Красивого овала купол, увенчанный фонарём и позолоченной главкой, придаёт силуэту храма простоту и величие. Четырёхугольная, очень широкая и массивная колокольня, постепенно сужаясь, поднимается на 23 сажени, венчаясь позолоченным четырёхгранным шпилем. Позолоченные кресты горят, как свечи.

Церковь с. Верхосунье

По обе стороны от колокольни – корпуса каменных лавок, в которых с одной стороны бойко торгует бакалейно-хозяйственными товарами купец, неунывающий старичок А. Д. Горохов, а рядом развёртывает торговлю молодой выходец с Ваньгаза М. Ф. Полонских. В этих лавках есть всё, что нужно сельскому потребителю, начиная от пряников и гвоздики и кончая шурупами, стеклом и колёсной мазью. С другой стороны – лавка мануфактурных (красных) товаров торгового туза села Лоскутова-сына. Параллельно этой лавке с западной стороны выстроен бревенчатый корпус «деревянных» или, как их ещё называют, «красных» (окрашенных в красный цвет) лавок с навесами и закрывающимися ставнями. В этом корпусе по пять изолированных отделений, с той и другой стороны корпуса, предназначенных для продажи мануфактурно-галантерейных товаров заезжими купцами в ярмарочные праздники. Вокруг храма, образуя с юга и запада большую базарную площадь, выстроились добротные, по преимуществу деревянные, дома-усадьбы духовенства (трёх священников, диакона, трёх псаломщиков, просфорен и церковника), дома купечества, деревянная бакалейная лавка купца Телицына, двухэтажный каменный особняк купцов Лоскутовых с лавкой в нижнем этаже, А. М. Лоскутова – отца, члена уездной земской управы, всегда молчаливого, седеющего, с бородкой человека, страстно увлекающегося садоводством. Была земская четырёхклассная школа, церковно-приходская школа-интернат, старый покосившийся дом крестьянина-балагура Васи Рыжего и винная лавка – «казёнка» с квартирой для «сидельца». От площади на запад спускается под крутую гору небольшая улица с тремя домами крестьян и фельдшерско-акушерским приёмным пунктом. Здесь же, на самой крутизне, перед спуском к реке стоит дом купца А. Г. Телицина и дом-квартира медицинского фельдшера. Эту улицу мы, ребята, называли «маленькой горкой». Она очень крута и для катанья на санках была доступна только отчаянным головам. Салазки неслись с бешеной быстротой и вылетали на заснеженный пруд реки или вместе с седоком, если он усидел, или седок летел в одну сторону, а салазки – в другую. На лошадях здесь спускались очень редко, хотя и была проложена дорога, и только на очень смирных и осторожных. В южном направлении от центра села, вдоль увала, протянулась улица, называется Плелое – 20–25 крестьянских домов с пожарным сараем, квартирой Леонида-иконописца и домиком сапожника-бобыля Тимофея, чёрного, как жук, бородача, любителя церковного пения. Здесь была и кузница, принадлежащая крестьянину Ивану Барскому. На этой же улице квартировали учителя А. Н. и А. Я. Глотовы и урядник. На север от площади спускается не так круто, как «маленькая горка», «Большая гора» с проезжей дорогой, в конце спуска которой стоит волостное правление, дом-квартира писаря и у самого моста через реку – «усыпалка». На этой горе в первые дни Масленицы катались мы, малые ребята, на своих берёзовых санках и в последние дни масленичной недели, на проводах Масленицы. Присоединялись с нарядными подрезными, обитыми ковром салазками женихи и невесты и молодые мужья с жёнами. Гора жила в эти дни шумно и весело до позднего вечера. На восток от площади было ещё одно крестьянское хозяйство – благообразного и сладкоречивого А. В. Изместьева. Хозяйство считалось зажиточным. Взрослый сын держал ямщину, имел плуг и молотилку с конным приводом.

Воду жители села берут из колодцев и двух ключей, бьющих из-под земли в половине горы у самого села. На одном – ключ с участком земли крестьянская община продала за ведро водки купцу А. М. Лоскутову, который устроил здесь, на склоне горы, пруд, сад и поставил дачу – деревянный домик с балконом.

Через село проходит просёлочная дорога: Нолинск – Лудяна – Верхосунье – Кумёны и дальше по тракту на Вятку. От уездного города Нолинска село отстоит на 48 вёрст, если ехать по большой просёлочной дороге через Лудяну, и на 40 вёрст, если ехать по малым гористым дорогам через село Чигирень. От губернского города Вятки с железнодорожной станцией и пристанью на реке Вятке – на 80 вёрст.

Чудесные окрестности села можно очень хорошо наблюдать с колокольни. На востоке растут хлебные поля, на севере – увал с деревней Могильник, Чернышевская мельница с усадьбой и садом. Вдаль уходят Кривосунские поля, и слева от них – лес. На юг – улица Плелое, Починок с береговой рощей, покрытый лесом увал с речкой внизу, к западу – луга, речка, за ней небольшая возвышенность с кладбищем, а дальше – поля, леса и перелески. Воздух сухой, чистый, легко и свободно дышится, вокруг колокольни носятся ласточки.

Село трёхпричтное, и считалось по Нолинскому уезду самым крупным после Суны, где было четыре причта.

Село справляет три престольных праздника: Казанская – 8 (21) июля, «Грязные» – праздник в честь святителей московских Петра, Алексия, Ионы и Филиппа – 5 (18) октября и Николин день – 6 (19) декабря.

Самым большим престольным праздником считается день Казанской Божией матери, в честь которой и выстроен храм. В Казанскую – большой шумный базар-ярмарка. Уже накануне съезжаются купцы и лоточники из окрестных сёл и городов. Откупают в казне места или в деревянных «красных» лавках, или, используя казённый строительный материал (жерди и доски), ставят палатки (балаганы), закрывая их холщёвыми пологами и брезентами. Раскладывают свои товары на спрос и вкус покупателей, устраиваются не спеша, истово и с усердием. Но вот всё готово. Закусывают, чем Бог послал, и укладываются спать. Вечереет. Над площадью молитвенная тишина – завтра праздник.

С раннего утра идёт и идёт народ. Лошади с телегами и тарантасами понаставлены на всех улицах, дорогах и дворах. Ни пройти, ни проехать. Торговый же люд располагается из года в год на определённых местах, в зависимости от ассортимента товара. И чего только нет на этом торжище! С северной стороны церкви – горы деревянных изделий: бочки, кадки, вёдра, лопаты, поварёшки, коромысла, вальки, берестяные бураки, всех сортов варовина, плётки, плетюшки, корзины, короба из ивовых прутьев и сосновой щепы, колёса, расписные сундуки и пр. С южной стороны блестит лаком расписная глиняная посуда, есть и чёрная – подешевле. Здесь же можно купить дёгтю, смолы. Стоят высокие под холщёвыми пологами шатры, в которых складываются горы разных сортов холста, закупаемого прасолами у народа. Холст хранит ещё запах голубоглазого льна и зимних деревенских посиделок. Перед главным входом в церковь на более широкой части площади идёт бойкая торговля в балаганах, палатах и прямо на земле всеми видами продуктов – бакалейных, галантерейных, хозяйственных и прочих товаров. В палатке с бакалеей есть всё, начиная с подсолнечных семечек и кончая плитками шоколада. А вот палатка поскромнее. Тут недорогие конфеты в обёртках с кисточками и без обёрток, пряники мятные, воздушные, жамки, сусленики, белые пряники с розовым пояском или замысловатым узором, вяземские, тульские, фигурная коврижка с наклеенными на ней картинками, рожки, орехи и, конечно же, самогон. Большим спросом пользуется вобла и кадевая рыба маканец. Почётное место среди товаров занимают серпы, ведь не сегодня-завтра начинается деревенская страда – жатва хлебов. Крепкий мужичок что-то подбирает из сбруи, а упряжь с серебряным набором так и мерещится на Бурке или Сивке. Но… дороговато. У балагана, который торгует только поддужными колоколами, колокольчиками, шоркунцами и бубенчиками, целая толпа любителей музыки. Позванивают, прислушиваются, пока не подберут звук по сердцу и не выложат деньги за колокольчик к дуге, бубенчики на шею буланому или позвонок корове. Детвора и парни толкаются у ларьков с игрушками и заветной мечтой – гармошками всякими. От маленького одноголоска до тальянки и красавицы-хромки. Невольно вспомнишь:

Гармонь, гармонь, родимая сторонка,
Поэзия российских деревень.

Молодые девушки тесной толпой окружают торговцев – татар, разложивших на раскинутом по земле пологе всевозможные украшения: яркие ленты, кольца, нитки, серёжки, кружева, пуговицы, бусы. Корпус деревянных «красных» лавок занят красным товаром. Здесь солидные покупатели с деньгами, сбережёнными тяжёлым трудом и долгими месяцами, не спеша подсчитывают и расплачиваются за купленный материал невесте на платье, парню на костюм.

С лотков продаётся свежеиспечённый душистый белый хлеб.

Между тем, в другом конце площади, у «казёнки», языки становятся развязнее, говор слышнее. Слышится пьяная песня, брань. Завязался горячий спор, зачастую заканчивающийся жестоким кулачным боем с применением тяжких орудий в виде камней или кольев. Сводятся счёты за владение землёй.

Ярмарка гудит, слышатся несмолкаемый говор, смех, звуки гармошек.

Жарко. Закусывают, кто и чем попало, пьют квас, воду, сосут леденцы, грызут семечки.

Но вот все, как по команде, поворачиваются к церкви, мужики снимают картузы, и народ истово крестится. Большой стопудовый колокол звонит достойно.

Закончилась обедня. Вокруг церкви обошёл с молебнами крестный ход. Ярмарка редеет, стихает. Расходится и разъезжается народ. Торгаши подсчитывают выручку, складывают на подводы оставшиеся товары. Площадь переходит во власть ребятишек. Мы с азартом роемся в базарном мусоре в поисках дешёвых безделушек и мелкой разменной монеты. И не всегда безуспешно. А на другой день сторож и попечитель собирают оставшиеся от балаганов строительные материалы и подметают площадь. Наступили будни.

Второй престольный праздник – в «Грязные», осенью. Ярмарки не бывает, если не считать торговли с возов капустой и огурцами.

И, наконец, третий престольный праздник – в зимний Николин день наезжают оборотливые мужички из деревень своей волости со свежей мороженой рыбой, сухой и копчёной воблой, кадевой рыбёшкой, разной деревянной и глиняной посудой своего изделия, салазками, лопатами, лыком, мочалом, мукой, толокном, солодом, горохом и всем, что крестьянин может дать на базар от излишков своего небольшого трудового хозяйства. Стоят обычно в это время крепкие «никольские» морозы. Народ покрякивает, спешит продать и купить.

Бывает в селе ещё одна традиционная ярмарка – «Егорьевская» – 26 апреля (6 мая н. с.), в день святого Георгия Победоносца. Целую неделю перед этим днём идёт большой торг лошадьми. Здесь можно увидеть любую лошадь от старого крестьянского пахаря до племенного рысака. Непременный член этого лошадиного торга – цыган, готовый всегда, азартно божась, продать, купить и обменять. Мы, ребята, целыми днями торчали на этой ярмарке, любуясь лошадьми, наблюдая за всеми правилами, обычаями мужицкой торговли, за передачей из полы в полу проданной лошади, за цыганскими ухватками. В самый день праздника на площади – большая торговля. Но теперь главный товар – косы, литовки, бруски для лопачения, ведь предстоит сенокос. С южной стороны церкви на чисто подметённой и покрывшейся первой травкой земле выставлялись высокие шалаши для скупки и складирования золотой пахнущей солнцем кудели и волокна.

Пригревает солнышко, трещат скворцы, льётся песня жаворонка.

Нельзя не вспомнить такого народного явления, как религиозный праздник «прихода икон». Было два «прихода икон», два крестных хода: из Вятского кафедрального собора летом и из Трифонова монастыря осенью. Но об этом разговор будет дальше, особо.

III
Дошкольные годы

Что осталось в памяти от этих беспечных лет?

Семья наша ещё увеличилась. В июле 1900 года родилась сестрица Зина, в июле 1902 года появилась Маруся, в январе 1905-го – Вера.

Подбирался круг товарищей. Верным и близким другом был Веня Пальмов. Сын церковника и просфорницы, он не тяготился своим бедным положением, запросто и ежедневно приходил к нам играть, без стеснения пил чай, если доводилось приглашать, пил от нашей коровы утреннее парное молоко, которым ежедневно угощала его мама, вместе мы ходили в лес по грибы, а зимой – на лыжах, ездили на нашей лошади учиться в Нолинское духовное училище и Вятскую семинарию. Это был единственный товарищ, в играх с которым участвовали мои сёстры. Другим участником наших игр был Венька Князев, сын учительницы церковно-приходской школы, вдовы с четырьмя детьми. Венька в семье был младшим баловнем, на год меня и Вени Пальмова старше. Держался он с нами заносчиво, часто и зло подшучивал над нашей простотой, ставя нас в неловкое и смешное положение. Нашим ровесником и участником игр был Ваня Изместьев – сын крестьянина Петра Неофитовича, а из молодых – сын псаломщика Глебко Агафонников, над которым и мы были не прочь подшутить. Были и другие. Играли в «краденую палочку», в «чиглец», в «мяч на матки», в «чикало-бегало», в лапту, в городки, в кегли. Игра в крокет привлекала и моих сестёр, и Полю Лоскутову, которая была на год старше меня и с которой я, кроме того, играл в куклы. У меня была кукла из тряпок с пришитой фарфоровой головкой. Помню и платье на ней. Поля ходила играть к нам, я – к ним, и всегда с куклами. Увлекались мы – особенно я, Веня Пальмов, сёстры и Поля – картами. Играли в «тёщу», в простого и подкидного дурака, «грехи», «мельника», в «короли», в «свои козыри», «веришь – не веришь», в «подвеску». На смену, много позже, пришёл преферанс и «кёниг» («король»).

С детства я коллекционировал картинки-обёртки от конфет. Складывал их в «бумажники», сделанные из газет. «Бумажников» накопилось несколько, хранились они в деревянном ящике, в котором пришла посылка с серебряной позолоченной лампадкой для иконы Казанской Божией матери в церкви. Ящик прятался от любопытных сестриц в зале, на окне, за спинкой дивана. Картинки играли роль денег, я любил их собирать, накапливать и с чувством гордости и довольства похлопывать, как А. Д. Горохов, по бумажнику. Любил торговать. Строил в углу ограды из старых досок палатку-магазин с прилавком, раскладывал товар, состоящий из нарезанной репы, стручков гороха, ягод рябины, настойки из воды с какими-нибудь ягодами и «драл шкуру» с покупателей, набивая свои «бумажники». Характерно, что, став взрослым, не увлёкся торговлей, не любил «драть шкуру» и копить деньги. До школы не учился ни читать, ни писать. Так кончилось ясное и счастливое детство. Встревожило меня одно событие – война с Японией. Помню, как вздыхали взрослые, вспоминая япошек, как заезжал к нам осенью, отправляясь на войну, капитан царской армии, родственник со стороны папы (Зубарев – брат мужа папиной сестры), и пьяный, заваливаясь в тарантас в шинели и папахе, кричал: «У… шапками закидаем…»

Спрашивается, зачем всё это я пишу? Кому это нужно? Зачем ворошить давно отжившее, ненужное, раз и навсегда забытое? Прежде всего, нужно мне самому. Многим, кто ещё жив и кому я был нужен в жизни. Давно оставили нас папа, сестра Маруся, тётя Аня, мама, которым я был необходим. В какой-то степени был нужен тагильцам, но они выросли и встают на свои ноги. Таня пять лет, как работает, Наташа окончила педагогический институт. Теперь я остался один, никому ненужный, даже, может быть, больше. Стремиться не к чему, делать нечего, особенно в долгие осенние и зимние вечера. Поневоле вспоминается прожитая жизнь, встаёт в памяти далёкое и незабываемое детство, хочется снова ощутить его дыхание, припомнить ту жизнь, ту обстановку, которая окружала меня тогда и которая так разительно изменилась за одну мою восьмидесятилетнюю жизнь. Воспоминания всё настойчивее всплывают в сознании и требуют выхода в свет. Слушать же их некому, приходится поверять бумаге. Но мне кажется, что воспоминания человека, родившегося в прошлом веке, испытавшего и пережившего на себе влияние двух диаметрально противоположных мировоззрений, участвовавшего в бурных революционных событиях, должно бы быть значительным и интересным не только мне одному, если они, конечно, живо написаны, что, разумеется, не по силам мне. Пробовал писать такие воспоминания в расчёте на публикацию Н. А. Шерстенников. Они были кратки, тенденциозны, но по-своему интересны, однако света не увидели.

Попробую продолжить и я, пусть для себя.

От дошкольных лет – фотоснимок, где я, прищурившись, сижу на пенёчке, а впереди, поражённые выходом в свет, сидят сестрички Тина и Фаня.

1905–1908

В июне 1905 года мне исполнилось 8 лет. Мы жили дружной и большой в 8 человек семьёй. Кроме того, с нами жили и кухарка или, как её иногда называли – стряпка, старая дева, кривая Груня (Агрипина Алексеевна Перескокова) и нянька Наталья, девушка лет 18 (Наталья Константиновна Загайнова).

Время было тревожное. Российской империей правил император Николай II, вступивший на престол после смерти отца – императора Александра III, умершего в 1894 году.

Шла война с Японией, в памяти было «кровавое воскресенье». Во всю работала полиция в поисках крамолы. Мамин брат, дядя Коля, за участие в революционной деятельности был арестован. Местный урядник с подозрением поглядывал на нашу семью, обязал приобрести и вывешивать в царские дни национальные флаги (это входило в мою обязанность). Но я был ещё не грамотен, не разбирался по-настоящему в происходящих событиях и только тревожно прислушивался к разговорам старших. Жизнь шла своим чередом. Росло революционное сознание народа, развивались наука, искусство, промышленный капитал прокладывал себе дорогу. К этому времени Ленину уже было 35 лет, и вместе с ним деятельно работали на революцию Сталин, Калинин, Дзержинский и другие. Кирову исполнилось 19 лет. В науке прославились и перешли во вторую половину жизни Павлов и Мичурин. Известными были писатели Короленко, Чехов, Тургенев, Некрасов, Гончаров, Пушкин, Лермонтов, Толстой. Горькому было 37 лет, по 35 лет – Бунину и Куприну. Молодыми и модными считались Андреев, Блок, подрастали Паустовский, Маяковский, Есенин и другие. Давно были известны картины художников Репина и Поленова, Сурикова, Коровина и Левитана, догонял их в известности Серов. Пели Собинов, Шаляпин, Нежданова, играли на сцене Станиславский, Москвин, Ермолова, Савина. Танцевала Екатерина Гельцер. С творчеством всех этих людей предстояло ознакомиться, а пока – начать учиться в школе, осваивать азбуку, писать палочки.

Мама сшила мне холщёвую сумку, где-то достали для хранения карандаша и ручки колодку, папа отслужил молебен, и я пошёл в науку, сопровождаемый всякими напутствиями и пожеланиями.

Четырёхклассная земская школа помещалась в деревянном одноэтажном здании с чердаком, с восточной стороны были пристроены просторные сени и кухня, в которой жила сторожиха, грелся самовар, наводились чернила, здесь же занимались своей кулинарией две учительницы, квартировавшие на чердаке школы. С юга и запада – зелёные насаждения: акации, сирень, тополя. Вход – по деревянным тротуарам с северной стороны. Выстроена школа из добротного леса, с большими окнами, просторными классами и открыта в 1869 году. В связи со 110-летием её существования я писал в сунской районной газете «Родной край» 22 февраля 1979 года: «…Не могу не написать о Верхосунской школе, которая празднует 110-летие своего существования. Была она четырёхклассной, земской, когда я с 1905 по 1908 годы обучался в ней. Только три года учился, но считаю себя её кровным выпускником. Дружный и опытный учительский коллектив состоял из четырёх человек: А. И. Глотова (Алексея Ивановича), А. Я. Глотовой (Анастасии Яковлевны), М. Х. Ворончихиной (уроженка д. Жабривщина Сунского района) и В. А. Вшивцевой. Школа была на хорошем счету у земства. Из товарищей своей группы помню Петю и Ваню Изместьевых, Веню Пальмова (с. Верхосунье), Ваню Селютина (с. Кривосунье), Митю Елькина (д. Черепаны), Митю Марьина (д. Могильник) и единственную девочку в группе – Анну Шихалёву. Помню по школе и Ваню Синкина. Где они, друзья детства, живы ли, здоровы ли? В этой школе учились мои сёстры и моя первая учительница. Строгая требовательная, всю свою жизнь отдала она обучению и воспитанию детей. Мы уважали, любили её. Её авторитет был для нас беспределен и непреклонен. Она не только учила нас уму-разуму, но и воспитывала в духе любви к родине, родному краю, прививала трудовые навыки, добросовестное отношение к труду, высокие нравственные качества. Воспитывала не только в школе, на уроках, но и всей своей трудовой жизнью. Умерла она на своём посту – учительницей, не дожив до пенсионного возраста. Её светлый образ сохранил я на всю свою жизнь. И если свою восьмидесятилетнюю жизнь я прожил честно, имея более 40 лет непрерывного трудового стажа, если за участие в войне с фашистской Германией и милитаристской Японией получил награды и благодарности, то во многом этим я обязан тебе, Верхосунская школа, открывшая нам путь в жизнь. Спасибо тебе, родная, и низкий поклон».

В школе я сидел рядом и дружил с Ваней Селюниным. Это был тихий мальчик и отличный ученик. Но в перемену мне доставалось от Митьки Елькина. Он неизменно ловил меня, обнимал за шею и давил своей посконной рубахой так, что уши горели.

Каких усилий стоило Анастасии Яковлевне научить нас правильно в письме применять букву «ять». Она заставила нас переписать и выучить стих, в словах которого букву «ять» надо писать только через «ять»:

Бедный, бледный, белый бес
Убежал голодный в лес.
Лешим по лесу он бегал,
Редьки с хреном пообедал
И за горький тот обед
Дал обет наделать бед.
Ведай, брат, что клеть и клетка,
Решето, решётка, сетка,
Железа, железо с «ять»,
Так и следует писать,
Наши вежды и ресницы
Защищают глаз зеницы.
Реки режут целый век,
Ночью резвый человек.
Пестун детушек учил,
Буквы мелом выводил…

Это был своего рода энциклопедический словарь из рифмованных слов с буквой «ять». Доставалась нам эта буква...

Учительница меня любила. Как-то на уроке, когда я учился уже во втором классе, я подбежал к её столу и зашептал: «Анастасия Яковлевна, отпустите меня домой, сегодня какой-то приезжает дьякон, будет нас снимать!»

– А карточку мне дашь? – голос заговорщицы и лукавая улыбка.
– Угу…

Сколько светилось в её глазах доброты и ласки! Фотография эта сохранилась – стою на столе в чайной комнате, в школьной форме, в валенках, рядом – Фаня, Зина, сидят – Маруся, Вера. Тина в это время болела и лежала в зале на диване. Любил меня и муж моей учительницы, Алексей Иванович. Он всегда вызывал меня в четвёртый класс, когда там был урок пения. Пели хоровые песни «Пушечки-мартирочки…», «Как пошли наши подружки в лес по ягоды гулять», «Дания чуть-чуть южней, Копенгаген – город в ней. Лиссабон – у португальцев, а у нас-то их два – Петербург и Москва, в Петербурге Нева меж гранитов бежит, а старушка-Москва на Москве же стоит», – помню отрывки. Приглашал меня учитель в поездки по деревням, если ему приходилось за чем-нибудь выезжать. Возвращаясь летним вечером домой, мы распевали его любимую – «Солнце всходит и заходит», запевал он, я подхватывал. Позднее, в 1917 г., он привлекал меня на работу в потребкооперации, на участие в переписи населения, на обработку материалов переписи в Нолинске. В семье Глотовых были две дочки – Рита и Зоя. Не суждено было иметь сына.

Учился я хорошо, но палочки и вообще письмо лучше всех было у Вани Селюнина, читал по церковно-славянски, и папа «натаскал» меня в церкви читать шестопсалмие. Любил я бывать в школе на посылках и в летние каникулы. Там всё чисто, светло, просторно. Алексей Иванович с семьёй на лето переселялся со своей квартиры в один из классов школы. Забежишь, бывало, а он со стаканом на блюдце в руках разгуливает по классу и попивает крепкий чай, семья – за столом.

А. В. Костров (стоит первый слева), ученик Нолинского духовного училища (2 класс); Елизавета Николаевна Полянская (тётя), Николай Николаевич Полянский (дядя)
сидят: Мария Николаевна Кострова (мать), о. Николай Полянский (дед), (г. Нолинск, 1909 г.)

Изредка, на час, приходил заниматься с нами по Закону Божьему – был такой предмет – о. Димитрий Андриевский, рыжий, долговязый, с загребастыми руками священник. Меряя семимильными шагами комнату, он бормотал нам притчу о «Блудном сыне», спрашивал по пройденному материалу. Я почему-то всегда боялся этих опросов, но он меня никогда не спрашивал. Я тянул руку, когда ученик затруднялся в ответе, а он был уверен, что знаю.

– Ну, ты, – бросал он в мою сторону.

Не любил я ни его, ни его уроков, но с ранних лет был приучен священный сан блюсти.

Трудовой день в школе начинался с молитвы. Ученики всех классов и учителя собирались в самом большом первом классе, обращаясь в передний угол, где висела икона, выстраивались рядами, и дежурный 3-го или 4-го класса читал утренние молитвы – «Восставши ото сна, припадаем ти, блаже…». Заканчивали общим пением. О чём просили Бога?

«Преблагий господи, ниспошли нам благодати Духа Твоего Святого, дарствующего и укрепляющего душевные наши силы. Дабы внимая преподаваемому нам учению, …возросли мы Тебе – Создателю во славу, церкви и отечеству на пользу». Стучали коленками при земном поклоне и расходились по классам на уроки.

Семинарист Александр Костров. 1916 г.

Трифонов монастырь шёл крестным ходом осенью, часто в дождь, непролазную грязь. Несли иконы Спасителя, Божией Матери, преподобного Трифона и Блаженного Прокопия, вятских чудотворцев.

Мне только один раз в раннем детстве пришлось быть сознательным свидетелем этого праздника, так как в осенние месяцы я обычно учился в Нолинске или в Вятке. Теперь он мне ясно представляется, когда смотрю на картину Савицкого «Встреча иконы».

Крестный ход от Вятского кафедрального собора совершался по сёлам и деревням всегда летом. Здесь во главе шли иконы Спасителя, Божией Матери, Михаила Архангела и Николая Мир Ликийских – чудотворца, особо чтимого в губернии. По преданию чудотворная икона св. Николая явилась в роднике, в сосновом бору, около с. Великорецкого Вятского уезда и хранилась в Кафедральном соборе. Ежегодный вынос иконы из собора и начало крестного хода красочно описаны в книге «Воспоминания» академика-художника А. А. Рылова, уроженца села Истобенского Вятского уезда:

«Город снова оживал 21 мая во время большого религиозного праздника. К этому дню со всей губернии в Вятку стекались массы богомольцев в лаптях, с котомками за плечами, с посохами. Среди них встречались разные народности Вятского края: вотяки, пермяки, черемисы, зыряне. Между ними сновали мужики с обнажёнными головами, в синих азямах, с зелёными ящичками на полотенцах через плечо. Они собирали с богомольцев медные гроши на “провожание” Николая угодника и всех святых, выкрикивая на ходу заученные слова.

Площадь возле собора была заставлена телегами. Шла бойкая торговля гороховыми лепёшками, квасом, глиняными свистулями и берестяными бураками.

Из всех церквей к собору собирались хоругви, и вот под колокольный звон всех церквей начиналось шествие с архиереем и губернатором во главе. Шло всё духовенство, певчие в особых, парадных костюмах. Цепь солдат и полицейских сдерживала… толпу. В облаках пыли мелькали разноцветные бабьи платки, белые котомки и онучи на ногах. Несли “чудотворную” икону Николая Чудотворца. Процессия двигалась по спуску к реке. Яркий солнечный день. Сильный холодноватый северный ветер треплет знамёна, колышет золотые ризы. На берегу процессию встречал военный оркестр, играя “Коль славен…”.

Широкая полноводная река покрыта синими и рыжими волнами, они, колыхаясь, сбрасывают с себя пенистые гребни, суетятся возле берега, лижут баржи и бока пристаней. На реке качались многочисленные лодки, белели надувшиеся паруса, готовились к отплытию пароходы, нагруженные богомольцами.

Гористые берега густо покрыты народом. Берёзы Александровского сада весело шумят, размахивая прядями зелёной листвы. Процессия подходит к реке. Среди шума берёз и речных волн доносился голос протодиакона и песнопение молебна. “Чудотворную” икону торжественно погружали в особую ладью, расписанную по-старинному. На ней устроено нечто вроде часовни. Сильный ветер рвал пёстрые флаги на мачтах. Под звуки оркестра ладья, отделившись от берега, поплыла по волнам. Десяток молодых гребцов в красных рубахах с синей перевязью через плечо замахали вёслами, как крыльями, подымая пену на воде. На корме стоял дюжий мужик с развевающейся бородою, тоже в кумачовой рубахе, в широких полосатых, синее с жёлтым, штанах. На головах у всех – старинные голландские шляпы с полями и ленточками. Эта пёстрая ладья с флагами, гребцами и блестящими ризами, рассекая волны, была очень красива. Народ, покрывавший берега, баржи и пароходы, крестился.

На другом берегу икону выносили из лодки и носили в течение целого месяца по многим сёлам до села Великорецкого – конечной цели богомольцев. Это место явления иконы.

Через месяц образ уже с меньшей торжественностью возвращался в город, в кафедральный собор. На шестёрке лошадей везли казну – сундуки с медными монетами и грошиками. С утра на колокольне Богоявленского кладбища одиноко потренькивал колокол, но когда вдали по дороге показывалась пыль и с нею хоругви и небольшая кучка народу, то колокола поднимали звон во всём городе. Усердные сборщики уже кричали: “Пожертвуйте, православные, Николаю-чудотворцу и всем святым на встречанье”» (с. 16–17).

Икона, возвратившись из похода по деревням и сёлам низменного правобережья реки Вятки, несколько дней «отдыхала» в кафедральном соборе. А потом крестный ход возобновлялся по остальным сёлам и весям губернии. Народ верхосунского прихода был религиозный и с большим благоговением встречал приход икон. Это был большой праздник и для нашего небогатого впечатлениями детства. Сколько он вносил оживления, живого интереса ко всему происходящему в эти дни. О дне прихода икон в село мы заранее знали из расписания, ежегодно печатаемого в «Епархиальных ведомостях». С утра было приподнятое настроение. Только что пообедали, как слух уловил звон приближающихся поддужных колоколов и колокольчиков. И вот, сидя на заборе, наблюдаем, как из-под горы катят на парах и одинцах с шумом и звоном вятские нищие-гастролёры, сопровождающие крестный ход икон. Значит, в селе Рябинове кончилась обедня, нищие собрали милостыню и переезжают в наше село на лошадях, добровольно, обычно «по обету», и бесплатно предоставленных поселянами. Каких тут только не бывает типов – слепые, безногие, безрукие, в рваных лохмотьях, убитые горем, нахальные, некоторые изрядно хватившие сорокоградусной. «Пожертвуйте, православные, праздничку Господню, Алексею, Божьему человеку, Тихвинской Божьей матери, Николаю угоднику», – тянут горемыки-нищие на разные голоса, сидя на паперти и на площади. И дают, дают прихожане. Вслед за нищими ехала казна и сменный причт Кафедрального собора, который должен был у нас отдохнуть, выспаться и с утра следующего дня приступить на смену к служению.

В доме суета. Протоиерей Милов уже выкупался в речке, и приезжий причт ужинает и пьёт чай в столовой. В кухне набивают желудки разные церковные служки. Хлопот и беготни хватало всем…

Но вот над селом спускается ночь. Всё затихает. Между тем, иконы после обедни в селе Рябинове идут ходом по деревням, где совершаются напольные молебны. К нам они приходят обычно поздней ночью, иногда на утренней зорьке… Но надо не проспать, не прозевать их приход и непременно принять участие во встрече. Жуткими тёмными лестницами пробираюсь я вместе с церковным сторожем, а иногда со своим закадычным другом Веней Пальмовым, на колокольню. Пахнуло ночной свежестью, мы у широких пролётов яруса, где висят колокола. Вполголоса переговариваемся, точно боясь нарушить ночной покой села. Всматриваемся в таинственную темноту ночи. Наступил второй час ожидания, и вот на могильских лугах замелькали огоньки ручных фонарей. Сердце дрогнуло. Шли иконы. Крестимся, и я берусь за цепи большого колокола. Удар, ещё удар. Ночную тишину нарушает перезвон колоколов «на собор». Иконы подходят к «магазеям». Навстречу из церкви направляется с хоругвями и фонарями крестный ход. Мы ударяем «во вся». Иконы встречаются где-то около казёнки, совершается краткое молебствие, и под перезвон колоколов крестный ход возвращается в церковь. Вятские иконы устанавливаются на почётное место, гаснут свечи, народ расходится досыпать. На другой день в церкви торжественная суета, завершаемая молебном с участием вятского причта и нашего доморощенного хора. Снова звон «на собор», а потом и «во вся», когда иконы отправляются дальше нести радость и надежду жителям сёл и деревень Вятской губернии. Уезжают и нищие. Жизнь входит в обычную колею.

Ярмарки в дни престольных праздников и приход икон были теми событиями, которые вносили большое оживление в тихую и однообразную жизнь села и всего прихода. Были ещё двунадесятые праздники, были посты, была Пасха, были Святки, была и Масленица, которые также вносили некоторое разнообразие в будни жителей села. Широкая Масленица с блинами, гостями, с катанием на лошадях и с гор на салазках длилась целую неделю перед великим постом. Гуляли широко, вина не жалели, уничтожая на закуску горы блинов с маслом, сметаной, молоком и яйцами. Но вот блины съедены, вино выпито, гости разъехались, и вечерний колокол прощёного воскресенья призывает прихожан покаяться.

Отцы пустынники и жёны непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Сложили множество божественных молитв.
Но ни одна из них меня так не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные великого поста.

Да, вечерня заканчивается этой молитвой.
Господи и Владыко живота моего,
Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми.

Земной поклон
Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви
Даруй ми рабу Твоему...

Все молящиеся земно кланяются и тяжело вздыхают.

Пишу эту молитву Ефрема Сирина, а по радио передают выступление т. Брежнева перед жителями Марселя (окт. 1971 г.). А ведь прошло всего 50 лет. Какая разница! Ефрем Сирин со своей молитвой и т. Брежнев со своим выступлением во Франции…

Масленица закончилась. Вечером доедают оставшиеся блины, розанцы и ложатся спать. Село затихает.

Наутро чистый понедельник. Баня, гороховица, квашеная капуста, квас с хреном и сухарями. Папа почти целую первую неделю поста ездит по своему приходу с постной молитвой. В домах прихожан благолепие. На мужиках коробом стоят чисто вымытые посконные рубахи. На выскобленном воскового цвета полу и чистейших половиках играют лучи солнечного света. Великий пост, капель, сосульки. Запевает синица.

В пятницу и субботу каждой недели великого поста, кроме седьмой – последней, у нас в доме исповедники.

Источники:
1. Герценка: Вятские записки [Текст] : [науч.-попул. альм.] / Киров. ордена Почёта гос. универс. обл. науч. б-ка им. А. И. Герцена ; редкол.: Н. П. Гурьянова (сост.) [и др.]. – Киров, 2013. – Вып. 24. – 280 с. : ил.. Костров А. В. На грани двух веков – двух миров (1897–1905).
2. Римма Лаптева. Перезвон времён. Вятский епархиальный вестник, № 5 (307), 2013.

P.S. Свои воспоминания А.В. Костров писал в 70-80-е годы XX века, писал для себя, но надеялся, что они могут быть интересны потомкам.

А.В. Костров. 1969 г.