Свой век Нина Павловна Зараменских доживает со старшим сыном, Николаем Ивановичем. Младшие дети в своё время подались на Украину, да там и остались. А муж умер в 1997 году. Одной трудновато стало, ведь уже девяностый год идёт, вот и уговорили её перебраться в благоустроенную квартиру. Тут и уход, и досмотр соответствующий.
Родилась Нина Резвых в декабре 1925 года в большой крестьянской семье, в деревне Бусоргино, что стояла недалеко от Буйского Перевоза. Родной отец умер, когда ей и года не исполнилось, а мать сошлась с другим мужчиной. Потом появились у неё на свет шестеро братьев и сестрёнок. Отчим был строг, не поспоришь, как скажет, так и будет, никто его не смел ослушаться. Отучившись четыре с половиной года в школе села Петровского, пошла Нина по его воле работать в колхоз. Училась она хорошо, поэтому ещё долго учителя ходили, просили отчима отпустить её в школу, но тот был непреклонен.
Поставили её поначалу возницей, а девчушка-то и лошадь сама ни разу не запрягала, как-то не приводилось до этого. Но припомнила, как это делают родители, и потихоньку вроде бы запрягла. Кое-как управилась, старалась. Подошёл отчим, посмотрел на её работу, но не похвалил, а коротко сказал: “Гужи-то забыла”. Сам рассупонил всю сбрую, показал, как надо делать правильно, и с тех пор Нина всё запомнила. А пошёл ей в ту пору только тринадцатый годок.
Работала она хорошо, старательно, доведённую норму трудодней выполняла. Давали ей даже, как и другим колхозникам, отпуск, который она проводила у бабушки с дедушкой в деревне Орешник.
Нина Павловна хорошо помнит, как началась война. Бабы на деревне голосили, жалко было своих сыновей, мужей и братьев на фронт отпускать, видать, чуяли женские сердца, что не многие из них вернутся в родные дома. Ну а для них, кто остался на родной земле, начался свой фронт - трудовой.
Из колхоза девушек, кто постарше, отправили на рытьё укреплений в Вологодскую область, а младших - на лесоразработки за Вятку под Цепочкино. Нину Резвых поставили в пару с её подругой Линой, выдали две пилы: одну - двуручную, чтобы деревья валить, а вторую - маленькую лучковую, сучки опиливать, ведь силы, чтобы их топором рубить, у девчушек не было.
До сих пор Нина Павловна удивляется, как они доведённую взрослым людям норму вырабатывали. А деревья валили здоровые, вдвоём ствол не могли обхватить. Домой их не отпускали, работали без выходных.
А потом другая работа подвернулась. Как-то десять возов льна колхоз направлял в Нему. Кому ехать-то? Конечно же, молодёжь послали, матерям от детей ведь никуда не деться, поесть им приготовить, печь истопить, скотину обиходить, другое что сделать по хозяйству.
А тут путь неблизкий, с ночёвкой. Выдали им немного денег, чтоб за постой заплатить, и отправили. Доехали до деревни, где переночевать решили, парни предлагают льном рассчитаться, а деньги, мол, сэкономим. Так и сделали. По десять снопов с каждого воза отдали за ночлег, а когда приехали поклажу сдавать, весу-то не хватает. Но простили молодёжь, приняли лён как надо...
Уже зима вступила в свои права, когда четырёх девчат во главе со стариком Ермолаем колхозное начальство послало в Аркуль. Нужно было уже сваленный лес свозить в одно место поближе к реке, чтобы весной по большой воде отправить в низовья Вятки. Все вместе как на ствол сосны навалятся, увяжут и тянут лошадями, сами с боков помогают. До дороги по глубокому снегу тяжело шли, а как на проторённую дорогу выезжали, то лошадям легче было. Девчонки взбирались на лесину верхом и ехали, весело переговариваясь, до берега. Вот так и работали, никакой механизации, да и силушки бы занять у кого-то, но сообща со всем справлялись.
- День отработаем, пока светло, всё возим и возим, а как в Аркуль приедем на ночь, местные бабы ревут, умоляют хоть сена им с лугов притащить, мужиков-то нет, и лошадей на фронт отправили, - вспоминает Н. П.  Зараменских. - Ну что с ними делать, если в хлевах скотина голодная ревёт, приходилось после рабочего дня ещё им помогать. А стога были смётаны большие, метра по два с половиной, а то и выше. Как нам их приволочь? Просим Ермолая не ездить, что устали очень, куда ещё в ночь переться, ведь не видно ничего. Тот нам в ответ, мол, девоньки, ничего, как-нибудь справимся. Мы им поможем, а потом кто-то и нам пособит. Так и уговорил. Приедем на луга, увяжем стог, а сами сзади него бежим, чтоб лошадке полегче было, да и сами так грелись. Приедем в посёлок, перекусим немножко - и  спать. А спали-то на полатях чуть ли не на голых досках, под себя войлок подложим, кое-как ночь скоротаем. А дед Ермолай успевал ещё лошадей напоить и накормить, на ночь в стойло определить. До марта 1942 года, пока дорога стояла, в лесу так и работали.
Через неделю опять разнарядка пришла на колхозников. Кто моложе - в лес отправили, а старших - на торфоразработки. Нине Резвых только шестнадцать лет исполнилось, но она посильнее своих сверстниц была, поэтому её тоже на торф отправили. Эта “командировка” в Кирово-Чепецкий район продлилась с зимы 1942-го до осени 1946 года. Сейчас даже не верится, что девчонки, работая как взрослые, живя в холоде и голоде, перетерпели всё. Лапти работникам давали на десять дней пару. Но уже на второй или третий день они начинали разъезжаться, так как были сплетены наспех. Что только не приспосабливали женщины себе на ноги. Делали даже берестяные калоши, которые поверх онучей надевали. Но и они не спасали ни от снега, ни от талой, а потом и дождевой воды. Ноги всегда были мокрыми и болели, распухали, а по вечерам в бараках от сохнущих онучей стоял тяжелый дух.
В бараках жило примерно по 60 человек, в основном женщины. Вдоль стен - двухъярусные нары, в углу семьи отгородились, они по вербовке на разработки приезжали (матери с детьми). На день давали по 500 граммов хлеба, а если на работу по какой-то причине не вышел, и этого не получали. Люди стали походить на высохшие скелеты, но продолжали работать. С весны до осени собирали траву (кисленку, крапиву...), корешки, варили их на плитах, что стояли в середине бараков. Этой витаминной баландой хоть как-то поддерживали себя в строю. В первую очередь умирали дети, которые не могли перенести скученности, недостаточного питания и холода, да и зараза к ним приставала быстрее, и лекарств не было. Как говорит Нина Павловна, они мёрзли и мёрли. Хоронили их почти рядом с разработками на кладбище...
Всё лето женщины в бане не мылись, купались только в ямах, где торф выбрали и дождевая вода скопилась. Но какое это мытьё - без мыла. Все завшивели, бывало, стыдно в очереди за хлебом стоять, и у себя, и у соседок видели, как эти твари по одежде ползали. А по вечерам скидывали они с себя всю одежонку и телешом при тусклом свете лампочки давили кровопийц.
Осенью пришёл с фронта мужик без руки, назначили его бригадиром. Сжалился он, видя, как обносились работницы, одежда вся поистрепалась, смотреть страшно. Вот и отпустил он восемь уржумских и лебяжских девчат на свой страх и риск по домам приодеться да подкормиться немножко. Пошли, таясь, малоезжеными дорогами, знали, что если убежавших поймают, то могут и срок дать до пяти лет. Идут день, два, из сил выбиваются, замёрзли, а где-то за Суной ещё и метель разгулялась, на дворе-то поздняя осень стояла. Прошли ещё сколько-то, подружки у Нины сели в придорожный сугроб и ревут: “Не можем дальше идти, тут будем замерзать!”
- Вдруг видим - сквозь снежную заметь лошади идут, верно, женщины в Медведок хлеб отвозили, а сейчас возвращаются налегке, - говорит Н. П. Зараменских. - С нами поравнялись и ужаснулись, причитают: “Девки, вас откуда выпустили?!” Такие мы худые и оборванные были, что прямо страх. Сказали, что до деревни километра два осталось, уж как-нибудь добирайтесь, а то вконец замёрзнете. Послушались мы, поднялись и кое-как поплелись дальше. Дошли до первых домов, в окошко постучались, на ночлег попросились. По тракту тогда всех на постой пускали за десять рублей в ночь. Вышли пожилые женщины, посмотрели на нас и в дом пустили. Мы спросили, нет ли чего поесть. Те отказом ответили. А когда мыли руки в закутке, то увидели на печи пшеницу, рассыпанную для просушки. Каждая по очереди тихонечко по горсти взяла, больше не стали, постыдились. В платочки её завернули, карманы-то дырявые были, думаем: пойдём завтра, так хоть пожуём дорогой зерна.
Шесть дней шли они, силёнок-то почти совсем под конец не осталось, еле плелись. Только стала Нина к дому подходить, увидела мать, та её встречает, видать заждалась, воет в голос: уже известно стало, что девчонки с работы сбежали, их милиция ищет. Колхозное начальство на следующий день лошадь выделило до райцентра доехать, пожалело молодёжь, дало отдохнуть с дороги да в баню сходить. А в Уржуме милиционер беглянкам говорит: “Ну что, по пять лет в тюрьме сидеть будете или на торфоразработки обратно пойдёте?” Молодёжь, конечно же, второе выбрала.
Четыре ночи дома провела Нина, а потом приказ вышел собираться. Купила мама ей пять пар лаптей понадёжнее, одежду сменила, с собой хлеба каравай испекла да килограмма два гороховой муки дала, вот такой скудный “подорожник” получился. Так же и у других девчат...
Колхоз дал на всю ораву одну лошадку, чтобы до Каринки на торфоразработки добраться. Тринадцать человек их уже набралось, и из других деревень, оказывается, девчата тоже с работы сбежали. Все три дня пути шли они рядом, чтобы не перегружать телегу, на которой были сложены их нехитрые пожитки.
Снова пошли долгой чередой рабочие будни...
И день Победы на торфоразработках встретили. Все как раз на работу собирались.
- Приходит в барак женщина, говорит, что война закончилась. А ей не верят, - вспоминает Н.П. Зараменских. - Вслед за ней идёт Марцелла, которая начальницей у нас на болоте была: “Девушки, говорите: “Слава богу!”, война закончилась!” Как уж мы обрадовались, закричали, завыли, друг друга обнимаем, целуем, слёзы из глаз сами катятся, радости не было предела. Прошёл митинг, и объявили нам выходной.
До 1946 года трудилась Нина Резвых на торфоразработках. А как приехала осенью домой в отпуск, её тут же и сосватали замуж в деревню Пальники Лебяжского района за фронтовика Ивана Ефимовича Зараменских. Его тоже долго дома не было. На службу призвали в 1939 году на Дальний Восток, там и Победу в Великой Отечественной войне встретил, и в разгроме японской армии участвовал, награждён медалями. А вот братьям его не повезло. Старший в Ленинграде в госпитале от ран умер, а младший под Сталинградом пропал без вести...
Двадцать лет Нина Павловна отработала на телятнике, даже два года бригадиром была. За успехи в откорме телят её фотография была помещена на районную Доску почёта, премии не один раз получала. На телятник из других колхозов за опытом приезжали. Последние пять лет перед пенсией вдвоём с подругой ухаживала за овечками. От четырёхсот до тысячи их поголовье подняли. И кормили их, и пастушили, и шерсть стригли. Может быть, ещё бы поработала, но стали сильнее болеть ноги (сколько в девичестве работ через силу переделала!), поэтому и ушла на отдых.
- Всю жизнь работала, ни от какого дела не бегала, не ленилась, из-за этого, наверное, и живу так долго, - улыбаясь, говорит Нина Павловна.
Быть может, она права. Раньше люди крепче, выносливее были, больше работали физически, вот и закалили себя трудом да непомерными нагрузками. О таких говорили: двужильные. И заряда того, видать, у Нины Павловны Зараменских до сегодняшних дней хватило...
 
Владимир Шеин, член Союза журналистов России.
г. Уржум
Источник: ВК-СМИ, 038 от 03.04.2015