«ВСЮ ЖИЗНЬ РАБОТАЛА…»

Н.П. Зараменских

Свой век Нина Павловна Зараменских доживала со старшим сыном. Младшие дети в своё время подались на Украину да там и остались, а муж умер в 1997 году.
Одной трудновато стало, ведь уже девяностый год пошёл, вот и уговорили её перебраться в благоустроенную квартиру: тут и уход, и досмотр соответствующий.

Родилась Нина Резвых в декабре 1925 года в большой крестьянской семье в деревне Бусоргино, что стояла недалеко от Буйского Перевоза Уржумского уезда. Крестили в младенчестве в церкви села Рождественское, что тоже неподалёку. Отец умер, когда Нине и года не исполнилось. Мать сошлась с другим мужчиной, появились на свет ещё шестеро детишек.

Нина Резвых, 1945 г.

По выходным семья ходила в храм, все молились, исповедовались, причащались, жили по заповедям. Несмотря на гонения и притеснения Церкви при советской власти Нина Павловна веру в Бога пронесла через всю жизнь.

Отчим был строг — не поспоришь, как скажет — так и будет. По его воле, отучившись четыре с половиной года в школе села Петровское, пошла Нина работать в колхоз. Успеваемость у неё хорошая была, поэтому учителя просили отчима отпустить её в школу, но тот был непреклонен. Поставили её поначалу возницей, а девчушка-то и лошадь сама ни разу не запрягала. Припомнила, как это делали родители, и кое-как управилась. Пошёл ей в ту пору тринадцатый годок. Работала она хорошо, норму выполняла. Давали ей, как и другим колхозникам, отпуск, который она проводила у бабушки с дедушкой в деревне Орешник.

НА ТРУДОВОМ ФРОНТЕ

Нина Павловна хорошо помнит, как началась война. Бабы на деревне голосили: жалко было своих сыновей, мужей и братьев на фронт отпускать; чуяли женские сердца, что не многие из них вернутся. Ну а для оставшихся на родной земле начался свой фронт — трудовой. Подростки, женщины и старики заменяли мужчин в тяжёлых работах, неимоверными усилиями выполняя плановые задания. Девушек постарше отправили на строительство оборонительных укреплений в Вологодскую область, а младших — на лесоразработки под село Цепочкино. Нину Резвых поставили в пару с её подругой Линой, выдали две пилы: двуручную, чтобы деревья валить, и маленькую лучковую — сучки спиливать, ведь сил рубить их топором у девчушек не было. Позднее Нина Павловна всё удивлялась, как это они норму для взрослых вырабатывали, ведь деревья валили здоровенные, в два обхвата. Домой ребят не отпускали, работали без выходных.

Уже зима наступила, когда четверых девчат во главе со стариком Ермолаем колхозное начальство послало в Аркуль. Нужно было сваленный лес свозить в одно место поближе к реке, чтобы весной по большой воде отправить в низовья Вятки. Девушки на ствол все вместе навалятся, увяжут и тянут лошадями, сами с боков помогают. По глубокому снегу тяжело шли, а как на проторенную дорогу выезжали, то лошадям легче становилось, и девчонки взбирались на лесину верхом и ехали до самого берега, весело переговариваясь. Вот так и работали: никакой механизации, да и силушки занять не у кого, но сообща со всем справлялись.

— День отработаем, а как в Аркуль приедем на ночь, местные бабы ревут, умоляют сена им с лугов притащить: мужиков-то нет, а лошадей на фронт отправили, — вспоминала Н.П. Зараменских. — Ну что с ними делать, если в хлевах скотина голодная ревёт? Приходилось после рабочего дня им помогать, а стога были смётаны большие, метра по два с половиной. Увяжем стог, а сами сзади него бежим, подталкиваем вилами, чтоб лошадке полегче было, да и сами так грелись. Приедем в посёлок, перекусим немножко и отдыхать. Кое-как ночь коротали на полатях, спали чуть ли не на голых досках, под себя войлок подложив. А дед Ермолай успевал ещё лошадей напоить и накормить, на ночь в стойло определить. До марта 1942 года, пока дорога стояла, в лесу так и работали, а потом нас домой отправили.

Через неделю опять разнарядка пришла на колхозников. Кто моложе — в лес, а старших — на торфоразработки. Нине Резвых только шестнадцать лет исполнилось, но она посильнее сверстниц была, поэтому её тоже на торф отправили. Эта «командировка» в Кирово-Чепецкий район продлилась до осени 1946 года. Сейчас даже не верится, что девчонки, живя и работая в тяжелейших условиях, в холоде и голоде, всё перетерпели. Пару лаптей работникам выдавали на десять дней, но уже на второй или третий они начинали разъезжаться. Что только не приспосабливали себе на ноги, делали даже берестяные калоши, которые поверх онучей надевали, но они не спасали ни от снега, ни от талой или дождевой воды. Ноги всегда были мокрыми, распухали и болели…

В бараках жило примерно по 60 человек, в основном женщины. Вдоль стен — двухъярусные нары. На день давали по 500 граммов хлеба. Если на работу по какой-то причине не вышел, и этого не получишь. Люди были, как высохшие скелеты, но продолжали работать. С весны до осени собирали кисленку и крапиву, корешки, варили их на плитах, что стояли в центре бараков. Этой витаминной баландой хоть как-то поддерживали себя в строю. В первую очередь умирали дети, приехавшие вместе с матерями. Они не могли перенести скученности, недостаточного питания и холода, да и зараза приставала к ним быстрее, а лекарств не было. Как говорила Нина Павловна, они «мёрзли и мёрли». Хоронили на кладбище рядом с торфоразработками. Молиться Господу в открытую и всем вместе было нельзя, так что верующие творили молитву в своих закутках.

Заработок составлял примерно 500 рублей в месяц, но купить на них было почти нечего. Буханка хлеба у частников стоила 400 рублей, четвертинка варёной репы — червонец. Как-то женщина в годах сговорила девчонок сходить поздно вечером на огороды местных жителей за картошкой. Только подошли, а навстречу бегут испуганные бабы с торфоразработок, тоже воровать приходили, а вслед им из ружья стреляют! Обезумели женщины со страху, кто-то упал, так едва не затоптали. С тех пор Нина решила, что, если даже умирать с голода будет, воровать не пойдёт!

Всё лето женщины в бане не мылись, купались в ямах, где торф выбрали и дождевая вода скопилась. Все завшивели; бывало, стыдно было в очереди за хлебом стоять: и у себя, и у соседок видели, как паразиты по одежде ползают. А по вечерам скидывали с себя одежонку и при тусклом свете лампочки давили кровопийц…

Поздней осенью мужика без руки, пришедшего с фронта, назначили бригадиром. Сжалился он над работницами, на свой страх и риск отпустил восемь уржумских и лебяжских девчат по домам приодеться да подкормиться немножко. Пошли, таясь, малоезжеными дорогами, знали, что, если убежавших поймают, то могут и срок до пяти лет дать. Идут девушки день, два, из сил выбиваются, мёрзнут, а где-то за Суной ещё и метель разгулялась. Нинины подружки сели в придорожный сугроб и ревут: «Не можем дальше идти, тут будем замерзать!».

— Вдруг видим, как сквозь снежную заметь навстречу нам лошади идут, верно, женщины в Медведок хлеб отвозили, — рассказывала Н.П. Зараменских. — С нами поравнялись и ужаснулись, причитают: «Девки, вас откуда выпустили?!». Такие мы худые и оборванные были, что прямо страх. Сказали, что «до деревни километра два осталось. Уж как-нибудь добирайтесь, а то вконец замёрзнете». Послушались мы, поднялись и кое-как поплелись дальше. Дошли до первых домов, в окошко постучались, на ночлег попросились. По тракту тогда всех на постой пускали за десять рублей. Мы спросили у хозяев, нет ли чего поесть, но нам отказали. У нас девчата шустрые были, только отогрелись, везде всё прошерстили и нашли на печи мешок пшеницы. Тихонечко по горсти взяли, больше не стали — постыдились.

Шесть дней шли, силёнок-то под конец почти не осталось, еле плелись. У дома Нину мать встретила, воет в голос: известно стало, что девчонки с работы сбежали, их милиция ищет. Колхозное начальство пожалело молодёжь, дало отдохнуть с дороги да в баню сходить, а на следующий день лошадь выделили до райцентра. В Уржуме милиционер беглянкам говорит: «Ну что, пять лет в тюрьме будете сидеть или на торфоразработки вернётесь?». Конечно, выбрали второе.

И снова пошли чередой рабочие будни, правда, снабжение немного улучшилось, очевидно, из-за того, что врага на фронте погнали. Выдали резиновые чуни и брезентовые калоши. Девчата от такой радости даже разревелись. Позднее стали обеспечивать мануфактурой и хлеба выдавали по 700 граммов, а если норму перевыполняли, то ещё по 300. Каждый десятый день стал выходным.

Зимой, когда земля промёрзла, на торфоразработки проложили железную дорогу-узкоколейку. Брикеты торфа, напоминавшие большие кирпичи, были сложены в штабеля, ими загружали вагоны. Норма на день составляла один вагон на человека, и это несмотря на сильные морозы, так что у многих девушек и женщин были обморожены и руки, и ноги…

ПОСЛЕ ПОБЕДЫ

— День Победы встретили там же. Все на работу собирались, когда пришла в барак женщина и сказала, что война закончилась, но ей не поверили, — вспоминала Нина Павловна.

— Вслед за ней идёт Марцелла, которая начальницей у нас на болоте была: «Девушки, говорите «слава Богу!», война окончилась!». Как уж мы обрадовались! Друг друга обнимаем, целуем, слёзы текут… После митинга нам объявили выходной.

До 1946 года трудилась Нина Резвых на торфоразработках, а как приехала в отпуск домой, её тут же сосватали за фронтовика Ивана Ефимовича Зараменских из деревни Пальники Лебяжского района. В 1939-м его призвали на службу на Дальний Восток, там и Победу встретил, участвовав в разгроме японской армии. А вот братья его не вернулись: старший в Ленинграде от ран умер, а младший под Сталинградом без вести пропал… Здоровье у Нины поправилось: питание в рабочей столовой в последние месяцы заметно улучшилось, стали подкармливать продуктами от союзников — шпиком и яичным порошком. Красотой Бог её не обделил, да и хозяйкой она была умелой, расторопной, так что отчим решил, что пора ей замуж выходить.

С мужем Иваном,1975 г.

Год молодые прожили в семье мужа, а потом свекровь сказала, что пора отделяться, на всех земли-кормилицы не хватает. Пришлось съехать на съёмное жильё. При разделе имущества получили супруги корову, но куда с ней деваться, если и хлева нет, и сено не заготовлено? Продали её за 4000 рублей, а через две недели реформа денежная прошла, и все сбережения в десять раз обесценились…

Весной 1948 года у деревни сел на мель плот сплавного леса. Общим собранием два домика плотогонов решили отдать семье погорельцев и чете Зараменских. Иван с Ниной избушку разобрали, а потом на руках брёвна на берег сносили. Колхоз выделил лошадей, чтобы сруб в деревню перевезти. Большую часть работ хозяева сделали сами, даже печку сложили: копали подполье, а из вынутой глины делали кирпичи для неё. Тёса не было, и крышу покрыли по старинке соломой…

20 лет Нина Павловна отработала в телятнике, её фотография была помещена на районную Доску почёта. Последние пять лет перед пенсией вдвоём с подругой ухаживали за овечками. С четырёхсот до тысячи поголовье подняли. Может, ещё бы трудилась, но стали сильно болеть ноги: сколько работ в девичестве через силу переделала! И в церковь ходила, пока ноги носили. Молилась больше не за себя, а за детей и внуков, чтобы всё у них было хорошо, чтобы Господа не забывали. «Без веры жить нельзя!» — часто повторяла Нина Павловна. В её уржумской комнате был небольшой красный угол с иконами. Пока видела, Псалтырь читала, а в последнее время молитву творила по памяти. «Всю жизнь работала, ни от какого дела не бегала, наверное, поэтому и живу долго», — улыбаясь, говорила Нина Павловна в нашу последнюю встречу. Быть может, она права: раньше люди больше работали физически, закалили себя трудом. Вот и у Нины Зараменских жизненных сил надолго хватило: лишь год назад она преставилась ко Господу.

ВЛАДИМИР Шеин

Источник: ВЯТСКИЙ ЕПАРХИАЛЬНЫЙ ВЕСТНИК, № 4 (366) 2018