Ворошиловские стрелки и трудовое дворянство

Листая старые фотоальбомы семейного архива, натыкаешься на молодые лица наших бабушек и дедов... Как они жили, каким был мир, в котором они жили, и миры внутри них? У нас, внуков и правнуков, остаются лишь отрывочные воспоминания детства. Да семейные предания, которые приходится проверять документами не только советских, но даже и дореволюционных времён. И всё же память о давно ушедших - словно осколки разбитого витража или случайные узоры калейдоскопа...

Вот бабушка Мария Дмитриевна Беляева (1915-77). Популярное в городской молодёжной среде движение агитбригад «Синяя блуза» увлекло и котельничскую комсомолку Машу Глушкову. Кого уж она играла на сцене, не знаю. Для синеблузников писал сам Владимир Маяковский.

Родители бабушки, Дмитрий Кириллович и Вера Фёдоровна Глушковы, происходили из крестьян. Впрочем, на фото Вера Фёдоровна - совершенно городской человек. Бабушка родилась в д. Комлевщина Черновской волости Котельничского уезда, ныне это на севере Свечинского района. Но деревни она не помнила - выросла в Котельниче. Прадед был каким-то советским служащим. В городе остались и две другие дочери. Тётя Шура была ветврачом, жила в пятиэтажке возле ж-д. станции. Вторая сестра бабушки, кажется, Надежда, имела свой деревянный домик в овраге у Котлянки. Тогда, в 60-е годы, это была чистая речушка в центре города, с соловьиными черёмуховыми зарослями. В её домике я впервые познакомился с роялем. Третья сестра после войны уехала в Тернополь. А их брат-танкист погиб под Сталинградом.

Бабушка была мастером на все руки. Под её руководством в 1947 г. была построена Буйская райветлечебница с квартирами для работников. Сами косили сено для служебной (фактически личной) лошади - мерина Сбоя. Огород был 30 соток, но вручную не работали, разве что пололи да поливали. Плуг, борона, окучник - конные. А ещё - корова и телёнок, свиньи, куры, иногда - козы. И у меня тогда была маленькая литовочка и маленькие грабельки. Отбивал литовки и точил ножи и топоры старик Леонтьич. Приходил он со своим наждаком - весь сутулый, какой-то лохматый... Я его побаивался. А добрейшей души, верно, был человек...

В послевоенные годы в доме были домработницы и няньки. Потом с нами жила Екатерина Дмитриевна Тагакова, из Мазар. Она и конюх при лечебнице, и помощник в доме и просто тётя Катя. Она смолоду покалечила руку в МТС, замуж не вышла, жила как член семьи. Она последняя, кто жил в этой служебной квартире, когда остальные разъехались или ушли в мир иной. Умерла на девятом десятке.

За грибами мы ездили на телеге - привозили маслята и рыжики корытами. Ящиками заготовляли красную рябину и калину. Варенье из дикой клубники и виктории (у нас были пара соток ягодника), из малины и смородины, крыжовника и яблок запасали в 20-литровых бутылях. В таких же мариновали грибы. Хранили продукты на леднике. Холодильника в доме не было - его дед с бабкой не признали из-за малого объёма. Помню, как шинковали в деревянных корытцах капусту, как сами взбивали сливочное масло в ступе. Порой весной приходилось выбрасывать остатки запасов. Но никому не приходило в голову продавать лишние овощи и фрукты. Вообще в доме не любили тех, кто работал не на государство, а на себя, стремился разбогатеть. Это - «куркули», бранное слово. Так некогда называли кулаков. В доме презирали рынок - «барахолку» и тех, кто на него ходит - «барахольщиков».

Сотни блюд умела готовить бабушка. Конечно, в русской печи. Летом - на очаге, врытом в косогор у кирпичного завода. Газовая плита долго не приживалась в доме: что на ней приготовишь, кроме чая? Долго пользовались керогазом. Но студни, шоколад в огромных мисках, морковные запеканки, гороховицы, пироги - это только в русской печи...

Бабушка сама шила почти всё. Стучала машинка «Зингер», ещё дореволюционного производства. Она дожила до 1980-х без ремонта!

Впрочем, о еде говорить было не принято - «не из голодных мы краёв», как говаривала Мария Дмитриевна. Но голод 1921 года она помнила. Поэтому я с детства полюбил щавель и суп с ним, щи из свежей крапивы, песты, кислицу, луговой лук, дикую редьку с солью и чёрную редьку с квасом... Второй детский кошмар бабушки - пожар в Котельниче в 1926 году. Погиб почти весь город. Дмитрий Кириллович спас дочь, на руках в горящем уже платьице унёс её на плоты на Вятке.

В 1935 г. М.Д. Глушкова поступила в Кировский ветеринарный институт. В 1939 году она была направлена старшим ветврачом в Боровский мясосовхоз. Приехала она в село не одна. Её муж, весёлый украинец Виктор Швайко, однако, прожил недолго. Перед войной он скоропостижно умер от «заворота кишок». Поэтому бабушка с детства пугала нас этой бедой, запрещала возиться после еды. Осталась дочь Тамара (1938-2017). Она стала учителем математики, работала в школе №2, в «новой школе». Жила в каменном доме в Черёмушках. Но большую часть жизни провела в Завитинске, на Амуре, с мужем - подполковником авиации дальнего действия В.И. Горевым.

В Боровке бабушка снова вышла замуж. Дмитрий Васильевич Шабалин ушёл на фронт, ещё не зная, что у него в 1942 г. родится дочь Татьяна. Пришла бумага - «пропал без вести». А он был контужен, потерял память. Очнулся после войны, искал семью в Боровке, но бабушка уже дважды сменила место жительства. Мой родной дед нашёлся только в 60-е годы в Брянске и с другой семьёй.

Коммунист сталинского призыва, бабушка как передовой специалист переводилась с места на место. То же было и с её дочерью Татьяной, ветврачом Кировского племтреста. Жили мы Буйском, в Косине под Зуевкой, в Ухтыме под Богородским, в Котельничском мясосовхозе... Багаж - в основном одежда да книги (их у нас было около несколько шкафов). В Буйской ветлечебнице были квартиры - по комнате на взрослого человека. Такие же 3-4-комнатные квартиры давал в сёлах нам и трест. Деревенские избы одноклассников для меня выглядели просто дико - шесть человек в хибаре 4 на 6 метров, маленькие подслеповатые окна, ни одной книги, да ещё поросёнок за печью!

С февраля 1945 г. по направлению обкома ВКП(б) и облсельхозуправления бабушка едет в Порез, тогда райцентр, старшим ветврачом райветлечебницы. Там она со всей большевистской прямотой схлестнулась с зав. райзо Миклиным. Она протестовала против выделения лечебницы под квартиры конюху (это было для него же опасно), самовольного распоряжения кадрами и медикаментами со стороны Миклина. Обком партии выговорил зав. райзо: «Зачем Вы это сделали. Вы ведь агроном, а не ветеринарный врач, и в этом деле не понимаете ничего, медикаменты ведь не удобрения. Вообще считаю необходимым посоветовать Вам...предоставить тов. Глушковой инициативу в работе и не ущемлять её права». Умели тогда ставить на место зарвавшихся или неспособных руководителей, без жевания соплей и всяческих экивоков.

14 марта 1946 г. М.Д. Глушкова была назначена главным ветврачом Буйского района. С марта 1949 г. она стала заведующей райветлечебницей, с 1953 г. совмещая этот пост с должностью главного ветврача района. В связи с ликвидацией района она в 1956 г. стала главным ветврачом Буйской МТС. МТС тоже упразднили, и в 1958-61 гг. она работала участковым ветврачом. С 1958 г. - главный ветврач Буйского совхоза. Она уже была на инвалидности, и 1 июня 1964 г. ушла на пенсию, передав свою должность дочери Татьяне Иконниковой (1942-2005).

Первая награда бабушки - значок «Ворошиловский стрелок». Она им очень гордилась. В ящике комода, рядом с залежами ксилита, сорбита и сахарина (наряду с ревматизмом и артритом ветврач нажила ещё и диабет) хранились медали «За трудовую доблесть» (1951 г.) и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-45 гг.», почётный знак Минсельхоза СССР как соавтору Уржумской породы свиней (1957 г.). За выведение уржумской породы она получила и премию 640 руб. «старыми».

В Буйском бабушка Маша сменила фамилию. В 1948 г. она вышла замуж в третий раз. Мама считала своего отчима за родного отца.

Мария Дмитриевна Беляева (Глушкова), 1951 г.

Виталий Никитович Беляев (1900-78) был землеустроителем. Запретным манящим плодом для меня был теодолит в углу его комнаты. Так мне его и не дали разбить... В обтянутой кожей конторке хранились остро отточенные карандаши (дед использовал для них опасную бритву), готовальни с немецкими надписями (не то дореволюционный импорт, не то военный трофей), разноцветные пузырьки туши, рейсшины, нивелиры и всякие прочие интересные вещи. Помню нож для разрезания книг из желтоватой слоновой кости. Помню на столе серебряный подстаканник. Чай в доме пили из гранёных стаканов, но в таких вот подстаканниках, помешивая чай серебряными ложечками с монограммами.

Виталий Никитович Беляев, 1955 г.

В застеклённом шкафу - тома БСЭ второго, лучшего издания. В послевоенные годы Беляевы где-то экономили на питании, на одежде, но шкафы книгами забивали. Там были собрания Толстого, Тургенева, Чехова, ещё какие-то, например, «Самоубийца» Н. Эрдмана (в «Википедии», конечно, сказано, что пьеса была запрещена).

Самое интересное хранилось на нижних полках. Лермонтов дореволюционного издания, in quarto. «Робинзон Крузо», с ятями, попавший на остров без всякого инструмента и всё создавший сам. Альбом, собранный дедом в его отрочестве, с марками загадочных Стрейтс-Сеттлементса, Грикваланда и Тенассерима, не говоря уже о Мекленбург-Шверине и Вюртемберге. Это было бы целое состояние, если бы я не потерял этот подаренный мне альбом и если бы дед правильно наклеивал марки (их невозможно было даже отпарить, не повредив, в чём я убедился в 70-е годы). Ну, и «уличающий» документ - дневники и учебники реалиста Виталия Беляева. Не помню, где дед учился - в Елабуге или в Сарапуле. Но не в Уржуме, хотя у нас училище открылось в 1907 году.

Дед показывал нам чудо техники конца позапрошлого века - волшебный фонарь. На слайдах (фото на стекле) - царский чиновник в мундире с петлицами, с контрпогонами на плечах, и его многочисленная семья. Дед был самым младшим. Я нашёл этого чиновника в Памятной книге Вятской губернии за 1894 г. Никита Харитонович Беляев был помощником Буйского лесничего, и его участок был в с. Русские Шои. Это под Куженером, сейчас в сердце Марий Эл. В самом деле, до Елабуги недалеко. Да и могилы Н.Х. Беляева в Уржуме нет. Наверное, она в Елабуге.

Половина русских дворян имела чины до штабс-капитана и титулярного советника. Никита Харитонович в 1894 г. был губернским секретарём, то есть подпоручиком по лесному ведомству. В чине состояли в среднем 3 года, потом шло повышение. Может быть, он вышел в коллежские асессоры (майоры). Во всяком случае, Беляевы - потомственные русские дворяне. Но это трудовые дворяне, жившие на жалованье и на доходы от своего подворья. Все братья и сёстры деда служили Советской власти. Две его сестры, которых я помню, жили в доме на углу Кирова и Белинского, на втором этаже. Дворяне Беляевы повидали и белочехов, и Комуч, и колчаковцев... Поэтому все встали за Советы. Виталий Никитович не был членом партии, но избирался депутатом Буйского районного Совета депутатов трудящихся и был занесён в Книгу Почёта Буйского района. Ещё на восьмом десятке он принимал у себя коллег - был казначеем сельской кассы взаимопомощи.

...У Беляевых родилась в Буйском дочь - тётя Оля. Она умерла в детстве. У деда был и родной сын, Владимир. Я его помню уже пожилым человеком, приезжавшим на похороны своей мачехи. Ещё удивлялся - какой это тренер с таким-то брюшком? Владимир Витальевич Беляев смолоду был физруком в школах и техникумах Уржума. Но в основном его трудовой путь связан с Кирово-Чепецком. В 1967-87 гг. он был директором ДЮСШ «Олимпия».

Дед был на войне. Он имел только медаль за победу над Германией и медаль за доблестный труд в годы войны. Говорил, что служил в штабе, картографом и переводчиком. Разумеется, реальное училище дало приличное знание немецкого и французского.

В День Победы к нам приходил «Титыч». Это сосед, Михаил Титович Поляков, зоотехник, тоже получивший служебную квартиру в лечебнице. Он жил с женой Анной Васильевной, ветераном Буйского сельпо. Титыч был отличный садовод. Дед же разводил в основном цветы и розы. Клумбы занимали несколько соток. Правда, в огороде дед не работал.

У Михаила Титовича вся грудь была в орденах и медалях. И это не юбилейные цацки - дело было в 60-е годы. И вот 9 мая два фронтовика, и мой отец-участковый в придачу, приняв по сто, заводили свою любимую «Волховскую застольную»: «Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу, кто в Ленинград пробирался болотами, горло ломая врагу... Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, выпьем и снова нальём!».

Дед, перебирая штангенциркули и рейсфедеры над разостланным земельным планом, порой насвистывал свои любимые песенки за работой. Это озорная «По улице ходила большая крокодила», «Почему резеда - и герою труда», «Мы смело в бой пойдём за власть Советов». А то и частушку вспоминал: «Наш товарищ Берия вышел из доверия». Дед рассказывал, как в 1953 г. из Москвы всем подписчикам БСЭ разослали вкладыш на замену страниц со статьёй о Берия.

Собирались в комнате у деда (он и бабушка жили в отдельных комнатах и обращались друг к другу по имени-отчеству и на «вы»), зимой - у керосиновой лампы. Иногда горели свечи в бронзовых подсвечниках. Электричество шло от Буйской ГЭС, а зимой уровень воды в пруду падал, и света не было. Шелестела самопрялка или стучало веретено, позвякивали спицы... Взрослые выходили подымить на кухню - дед, бабушка и отец признавали только «Беломор», и только ленинградский. Пепел стряхивали в чугунную пепельницу в виде виноградного листа с гроздью. Иногда я, пяти-шестилетний, читал вслух для компании. Помню, весь двухтомник Гоголя одолел вслух. А вот телевизор дед и бабка не признали - он отвлекал от дела и разобщал семью. Зато газеты и журналы приходили пачкой.

В полусумраке поблёскивали на стенах рамы репродукций. Кроме книг, украшением дома считались картины. «Золотая осень» и «У омута» Левитана, «Грачи прилетели» Саврасова, «Неизвестная» Крамского, «Алёнушка» Васнецова...

Мария Дмитриевна Беляева (Глушкова), перед пенсией

Бабушка носила простые ситцевые платья, как Н.К. Крупская. Деда я не помню при галстуке. Одевались просто. Они считали, что им не нужно доказывать свою «культурность», как это приходится делать неумным выходцам из низов. Многословия и шума в доме не терпели. Говорили вполголоса. Два раза ничего никому повторять не приходилось. Каждый «знал свой манёвр» и своё место - и в доме, и в обществе. Всякую манерность, мещанскую «воспитанность», то есть лицемерие, в этом доме не терпели. Говорили прямо, что думают, в лицо. Комсомольцы 30-х годов и трудовое русское дворянство утверждали свой жизненный уклад, который многим сейчас вспоминается только добром...

А. Иконников