Из семьи были призваны четверо
В августе 1941 года мне исполнилось восемь лет, пошла учиться в первый класс. Летние месяцы 1941 года запомнились хорошо. Наша деревня Малая Ашлань жила в тревоге и в ожидании чего-то страшного. Отчетливо помню летние ночи, когда по старому казанскому тракту шли вереницы автомашин по направлению к Уржуму. В то довоенное время в нашей местности автомашина была чем-то необычным. И этот гул, свет фар, пыль в свете фар, поднятая от автомашин, наводили леденящий душу страх, тревогу. Это чувство я помню до сих пор, так ярко врезалось это в память.
Повестки приносили днем, а по ночам матери и жены пекли хлеб; из испечённого хлеба в этой же печи сушили сухари, чтобы к утру они были готовы; собирали скудные солдатские пожитки. А утром по деревне стоял плач, провожали фронтовиков. Мы, дети, присутствовали тут же, не ложась спать, провожая солдат. Из моей семьи, состоящей из 7 человек, ушло четверо.
Первым ушел старший брат Александр, 1924 года рождения, а в августе 1943 года пришло письмо, что он пропал без вести. Наша мама ждала его до самой своей смерти (умерла она в 1979 году), надеясь, что он жив и вернется домой.
Затем на трудовой фронт мобилизовали отца, 1894 года рождения. Всю войну он проработал на строительстве военного завода в Вятских Полянах. Он был плотником, зиму и лето его работа была под открытым небом. Там же работали (по его рассказам) пленные немцы. Немцы зимой были одеты в овчинные полушубки и валенки, а мы, говорил, в лаптях и фуфайках. Было очень голодно. В одну из вёсен, в разлив Вятки, он вытащил из реки козу, то ли утонувшую, то ли пропавшую и сброшенную в реку, и съел её. Вернулся отец домой только в 1947 году с больным сердцем и эмфиземой легких. Умер в 1968 году от хронических болезней.
Потом ушла старшая сестра Елизавета. С 1942 по 1946 год работала на военном заводе № 32 (сейчас это завод «Авитек»), делали запчасти к самолетам. По её рассказам, целыми неделями не выходили из цехов, тут и спали, было голодно, цеха не отапливались. За дезертирство судил трибунал.
Четвертым был взят младший брат Павел, 1926 года рождения. В январе 1943 года ему исполнилось 17 лет, в этом же месяце его мобилизовали. Хорошо помню это раннее январское утро - я проснулась и смотрю с полатей, как при тусклом свете коптилки он прощается с мамой, и оба плачут. Совсем мальчик, ростом маме до плеча. Он вернулся в 1949 году.
Всю Великую Отечественную войну мы с мамой прожили вдвоём, сестра училась в медучилище. Вечерами после тяжелого трудового дня мама часто писала письма и плакала. Моё сердце сжималось от жалости к ней и, глядя на неё и сидя за столом напротив, плакала и я. «О чем ты плачешь?» – спрашивала меня мама. «Голова болит», – отвечала я. Но мы понимали друг друга без дальнейших слов.
Тяжелы были военные годы: голод, холод, нужда, непосильный тяжелый труд женщин и детей, стариков. Не было дров. Наша деревня стоит на берегу реки Ашланки. Мы, ребятишки, ежедневно, лазая по пояс в снегу, рубили топорами ивняк у самой воды, носили домой и топили печи. Летом все хозяйственные работы ложились на наши плечи.
Пищу варили в чугунках на треножной подставке – тагане, поставленном в печку. Основной пищей зимой была картошка. В один год мы втроем прожили на 16 кг муки. Хлеб пекли из тертой сырой картошки с добавлением горсти муки, а летом добавляли в это «тесто» молотый конский щавель, лебеду. Испеченный такой хлеб разваливался в руках на куски. Весной, когда появлялась зелень, мы бегали в поле, искали и съедали пестики – побеги хвоща полевого, затем вырастала дикая редька, щавель, появлялась на ёлках, на соснах – севериха, собирали липовые почки и, когда вырастала зелень на грядках в огородах, в пищу шёл свекольный и капустный лист.
Когда освобождались поля от снега, мы бежали туда, где прошлым летом росла колхозная картошка. Это поле пахали лошадьми, а мы наперегонки подбирали в бороздах перезимовавшие, сгнившие картофелины. Вспаханная земля была холодной, не прогревшаяся, наши босые ноги зябли от земли, краснели как гусиные лапки. Собранную картошку (её было мало, т.к. в то время поля убирали не так как сейчас, а очень тщательно, трудно было найти на ниве колосок) несли домой, отмывали гниль и зелень сверху, размешивали в воде и пекли на сковороде лепёшки. Так было вкусно! Я никогда не наедалась досыта этого «лакомства».
Тяжелым был труд женщин. Особенно врезалась в память картина, когда женщины пахали, таская плуг на себе. Это потрясло мою детскую душу до глубины. До сих пор я отчетливо помню, когда женщины, изо всех сил натягивая веревки, упираясь в рыхлую землю ногами, обутыми в лапти, тянут плуг, оставляя после себя борозду. Мальчики 12-13 лет пахали на лошадях (лошадей было очень мало, их забирали на фронт). Эти пахари-подростки не могли в конце борозды на развороте затаскивать плуг, он был слишком тяжелым для них, так лошадь тащила его волоком, а пахарь только ставил плуг прямо, чтобы направить его на следующую борозду.
Во время войны и после крестьяне платили большие налоги сельхозпродуктами со своего огорода и хозяйства. Сельхозналог на год был примерно такой: картофель – 300 кг, молоко – 200 л, мясо – 40 кг, яйцо – 100 шт, шерсть, кожсырье. Был обязательный государственный заем – государство брало у населения деньги взаймы по 1000 и более рублей (в то время это были большие деньги). А выплачен заем был в 1960-х годах, да и то только тем, кто сохранил облигации – такой документ, где была указана сумма займа.
На трудодни крестьянам денег не давали, а налоги были огромные. Крестьянки несли на базар остатки молока, яиц и на вырученные деньги платили налоги, а если денег не хватало, то уводили с крестьянского двора скот, что и было сделано в нашей семье, когда увезли последнюю овцу, хотя из дома было мобилизовано 4 человека, да и маме было уже около 50 лет.
Колхозников рассчитывали в конце года, выдавая по несколько килограммов зерна за трудодень. Легко представить, как жила деревня в то время, чем кормилась. Если дома сварят по 1 куриному яйцу, то мы хвастались перед сверстниками на улице, т.к. это было большим лакомством.
Не на что было купить мыла, соли, спичек, керосина для коптилки. Во всех семьях было много вшей бельевых и головных. Бельевых уничтожали с помощью горячих утюгов, проглаживая одежду, а детские головы стригли наголо. Тараканов вымораживали, распахивали зимой двери в сильные морозы, заваривали кипятком на боках печки и заборках. Не было спичек, чтобы зажечь коптилку или растопить печь. Поэтому брали сухую тоненькую лучинку, разгребали в печи загнету, клали на горячие угли лучинку и дули изо всех сил, чтобы угли разгорелись – лучинка вспыхивала. Не было мыла. Стирали одежду и мылись в бане щелоком. Готовили его заранее. В ведро или бак клали древесную золу и заливали кипятком. Вода отстаивалась, щелок готов! Скинешь одежонку в бане, мама быстренько выстирает щелоком и повесит сушить в бане на шестик над каменкой. Вымоешься, а чистое белье уже высохло, опять надеваешь его.
В мае 1945 года я заканчивала четвертый класс. Хорошо помню 9 мая 1945 года. Было теплое утро. Мы до начала занятий с девочками играли в «классики» на улице. Из Уржума пришел наш деревенский ученик и сообщил: «Победа!» Все мы собрались в школе. Нас распустили по домам. Особого ликования я не помню, но радость, конечно, была.
Народ в деревнях был сдержанным. Радовались те, у кого солдаты остались живыми. А у кого родные погибли, те плакали, не скрывая слез. Моя мама до самой своей смерти не могла смириться, что её сын, почти мальчик, не познавший ничего в своей жизни, погиб, и ждала его все оставшиеся годы.
Г. ИСЛЕНТЬЕВА,
д. Богданово.
Источник: «КИРОВСКАЯ ИСКРА» № 15, 11 апреля 2020 г.
|
