Из смертного приговора священника г.Слободского Алексия Лопатина.
Чтобы удержать власть в захваченной ими стране, большевицкие авантюристы не гнушались никакими методами. Расстрел мирной демонстрации в Петрограде 5 января 1918 г., по числу жертв во много превзошедший «кровавое воскресение» 1905 г., учреждение ЧК, развязывание Гражданской войны, безжалостная расправа со всеми членами царской семьи – это было только начало кровавого правления ленинизма, породившего в своих недрах Сталиных, Кировых, Берий и прочих подонков конвейерной системы человекоистребления. Даже в армии большевиков действовала железная дисциплина, царила децимация – когда за одного сбежавшего с поля боя расстреливали 10. С дезертирами боролись беспощадно : их ловили и возвращали в строй на первый раз, на второй раз расстреливали. Эффективна была система заложников, когда у дезертира могли расстрелять всю его семью ; распространялась эта система и на гражданское население, когда в заложники бралось зажиточное население. Слово «расстрел» стало синонимом эпохи. Расстрел, полагавшийся за большинство преступлений, стал эффектным методом управления страной. Все эти жесткие меры плюс щедрые обещания за несуществующие блага обеспечили большевикам победу в кровавой бойне, развязанной ими.
2 сентября Советская республика была объявлена единым военным лагерем, а 5 сентября 1918 г. вышло бесчеловечное постановление советской власти «О красном терроре», якобы как о чрезвычайной мере самообороны большевистской республики, направленной будто бы против разнузданного белого террора. Раздутую историю последнего красочно преподавали затем целых 70 лет во всех советских школах и вузах, писали статьи и книги, вешая советскому обывателю лапшу на уши. Действительно, в Казани только за один месяц белогвардейцами было убито более 1000 человек. Но давайте задумаемся, кто были эти люди ? Работники Советов, продотрядовцы, красноармейцы – палачи и грабители русского народа. Расправа над ними была должным возмездием за все содеяное ими против сотен и тысяч убитых и ограбленных невинных русских людей. Среди жертв белого террора не было невиновных жертв. В те дни в тюрьме г.Казани содержались две девушки, дочери священника с.Красноярского Уржумского уезда, до этого учившиеся в музыкальном училище1. Они были арестованы по ошибке и вскоре освобождены. Большевики же убивали всех без разбору, уничтожая людей только за ту или другую сословную принадлежность. По приказу самого пропиаренного уржумца С.М.Кирова в Астрахани баржами топили «буржуев» — детей, стариков, женщин…
Если подумать, на самом деле белый террор был минимумом, можно сказать, лужицей по сравнению с тем океаном крови, пролитой большевиками в угоду мировой революции. В той же Казани красноармейцы Троцкого после ее захвата вырезали и перевешали все зажиточное население города! Руководитель фронтового ЧК Лацис, вступив в опустевший город, даже чуть не прослезился. «Казань пуста, — телеграфировал он начальству, — ни одного попа, ни одного монаха, ни буржуя. Некого и расстреливать. Вынесено всего шесть смертельных приговоров».
По откровениям того же Лациса, за 1918-1919 гг. было уничтожено большевиками в ходе ликвидации более чем 300 восстаний 3057 человек, а также казнено по приговорам и постановлениям ВЧК. – 8389. На долю к примеру ПетроЧК выпало 1206 убийств, специальной Московской – 234, Киевской – 8252. И это еще далеко не полные данные, т.к. Лацис мог не знать полной картины, к тому же практиковались по-прежнему и бессудные убийства, без делопроизводства.
Неограниченный красный террор был необходим советской власти, чтобы запугать подвластное ей население страны и по возможности уничтожить больше инакомыслящих. А то, что, допустим, в Казани белые убили тыщонку человек, вряд ли большевицких руководителей это сильно волновало, т.к. еще до введения террора они убили во много раз больше людей. Это был предлог. И только. В постановлении Совнаркома«О красном терроре», в частности говорилось: «…Необходимо обеспечить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях: что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам…При малейшем движении в белогвардейской среде должен применяться безоговорочный массовый расстрел… Ни малейших колебаний, малейшей нерешительности в принесении массового террора3».
В ЧК действовали особые категории по уничтожению, что заставляет думать, что красный террор мог осуществляться чисто по «разнорядке» (столько то попов, столько то офицерья, столько то буржуев), а оформлявшееся судебное делопроизводство было чистой фикцией ; не потому ли оно выглядело так странно, о чем еще будет сказано.
Категории были следующие :
лица, занимавшие в старой России служебное положение : чиновники, военные и их вдовы
семьи офицеров-добровольцев
священнослужители
крестьяне рабочие, заподозренные в не сочувствии к Советской власти
лица, имеющие имущество, оценивающееся свыше 10 т. рублей4
Еще одной причиной массовых убийств могло стать то, что за каждого убитого чекистам выплачивалось сдельное жалование, поэтому для многих отморозков террор просто стал «хлебным» делом. Оформляли простенькое «дело» и убивали, убивали, убивали, получая за это деньги, благо большевицкая казна была неистощимой…
Действовала ЧК и в Вятке. Еще зимой 1918 г. в Вятку была эвакуирована Уральская ЧК, в составе которой было много «латышских стрелков». Если посмотреть сохранившиеся анкеты главарей Уржумской ЧК, можно воочию убедиться, что среди чекистов было действительно немало прибалтов, и к слову сказать – отпетых негодяев, прошедших царские тюрьмы5. В конце мая была создана непосредственно Вятская ЧК, на основе Казанской губЧК6. Летом вдобавок к этим организациям в Вятке появляются армейская и Чехословацкого (Восточного) фронта Чрезвычайные Комиссии. Между собой «чрезвычайки» тесно сотрудничали ; не раз ставился вопрос о слиянии Вятской и Уральской ЧК, но это так и не было сделано. До середины лета ЧК имела право лишь арестовывать граждан и фиксировать факты их контрреволюционной деятельности ; после этого дела передавались в Революционный трибуна. Были ли расстрелы уже тогда ? Вопрос конечно интересный. Безусловно были, как в случае с о.Павлом Дерновым, расстрелляным бессудно в начале 1918 г. в г.Елабуге, но фактов о них практически не сохранилось, т.к. делопроизводства, особенно в глубинке, практически не велось никакого. Даже в Кировском Архиве социально-политической истории за тот период сохранилось только несколько дел, исполненных кое-как. Известно, что 27 марта 1918 г. в Уржумском уезде был арестован за контрреволюционную деятельность крестьянин д.Кизерь Русско-Турекской волости Никулин Иван, но 15 апреля освобожден под залог. Никакого «дела» по нему не сохранилось, возможно, потому что и не заводилось такового.
Лишь после введения в начале августа 1918 г. военного положения в губернии, ЧК получило от власти «зеленый свет» — право арестовывать не только контрреволюционеров, но и разных других подозрительных лиц, дезертиров, спекулянтов, тех, у кого при обыске нашлось оружие. С такими теперь можно было поступать по своему усмотрению, без распоряжения Центра, вплоть до расстрела, хотя легко шлепнуть «за контрреволюцию» могли и раньше. Практика арестов была упрощена, широко стали использоваться такие методы, как взятие заложников и расстрел, но — после «следствия», зафиксированного уже документально, т.к. делопроизводство в ЧК более-менее все же было налажено.
Укрепившись в Вятке, чекисты быстро создали «филиалы» своей жуткой организации во всех уездных городах. Прибыл отряд ЧК (Чехословацкого фронта) и в маленький город Уржум. Учреждение «чрезвычайки» в Уржуме было сделано и по просьбе местных товарищей т.к. работа с «контрреволюцией» здесь шла из вон рук плохо. Некто Карандаш писал в Вятку : «…С постановлениями партии и исполкома не ведет работу, подрывая авторитет советской власти, создавая благоприятную почву и условия белогвардейским мятежам. Вместо борьбы с контрреволюцией производятся хищения и наглый разгром местного ранее конфискованного имущества. Просим немедленно устроить комиссию, в противном случае ответственность за последствия снимаем. Уличающий материал на лицо 7».
В Уржум была прислана самая бесконтрольная из всех Чрезвычайных Комиссий, как отмечалось даже со стороны советских властей, не гнушавшаяся никакими методами. Председателем этой ЧК был сам Лацис. Среди противников новой власти ходило мнение : «Лучше к Дзержинскому к Москву, чем к Лацису в Казань». Во главе непосредственно Уржумской ЧК, как и повсеместно, был поставлен бывший «латышский стрелок» — Бирзгал Иван Петрович, бывший секретарь Вольмарского Совета рабочих стрелковых депутатов8. Правда помогали ему, судя по сохранившимся документам, русские подручные, в числе которых были председатель ликвидационной комиссии и куча следователей (многочисленные «дела» 1918 г. в Уржуме вели различные люди), скорее всего, как и повсеместно, набранные из разного оскотинившегося сброда – уголовников, убийц, разбойников, но, следует заметить, зачастую русских в ЧК работало меньше всего.
Князь Н.Д. Жевахов писал об этих подонках : «Это были непосредственные выполнители директив, палачи, упивавшиеся кровью своих жертв и получавшие плату по сдельно, за каждого казненного. В их интересах было казнить возможно большее количество людей, чтобы побольше заработать. Между ними видную роль играли и женщины, почти исключительно жидовки, и особенно молодые девицы, которые поражали своим цинизмом и выносливостью даже закоренелых убийц, не только русских, но даже китайцев. «Заработок» был велик: все были миллионерами9».
Уржумская ЧК была учреждена еще до Степановского мятежа, во время которого она в числе других советских организаций была вывезена на край уезда, в с.Кичму 10 . Вот здесь прекрасно проиллюстрирована подлая суть этой организации – чекисты умели воевать лишь с безоружными людьми, когда же пришло время «отстаивать власть Советов», они предпочли… дезертировать!
По данным архивных материалов, первые расстрелы заложников в губернии начались 6 сентября ; только в Орлове за день расстреляли 10 человек. Уржумской ЧК первый расстрельный приговор был вынесен 14 сентября11. Арестованных по уезду, судя по «Книге памяти» (и учитывая, что туда вошли далеко не все имена ), насчитывались десятки, большинство из них было расстреляно по самым разным обвинениям – за участие в мятеже, за агитацию против власти, за то, что выполняли приказы степановцев против своей воли ; например 8 жителей с.Петровского во время мятежа конвоировали 2 красноармейцев в Уржум, у некоторых крестьян степановцы оставили свое имущество. Крестьянин Иван Трофимович Коробейников был арестован «за покупку товаров у спекулянта». Торговец хлебом Н.П.Черезов был приговорен к расстрелу только за то, что у него нашли 2 пулеметные ленты. Известно, что при отступлении степановцы бросали тяжелое вооружение и пулеметные ленты и, видимо, предприимчивый торговец подобрал их на свою беду.
Арестованные были самых разных профессий – крестьяне, чиновники, духовенство, члены различных партий. В числе арестованных по уезду были народный судья и управляющий смолокуренным заводом. До кучи к ним прибавили несколько бывших офицеров, полицейских и юнкера из д.Антонково. Некоторые из арестованных ранее действительно примыкали к восставшим, но в большинстве случаев вина их состояла в сословной принадлежности, олицетворявших прежний царский режим. Бывшие полицейские, офицеры, фабриканты, купцы расстреливались беспощадно или в крайнем случае отправлялись в концлагерь, как «вредные элементы», без признания их вины ; ты бывший эксплуататор или царская держиморда — вот вся твоя вина, в расход его!
Надо сказать, под молотилку террора попадали иногда и сами руководители советской власти. Например, в Кукарке были арестованы «за контрреволюционное настроение» два члена Исполкома. В с.Синцово был арестован по доносу председатель комбеда Синцов, судя по протоколу его допроса, очень верный власти человек12. Этих тоже стрельнули.
Несколько человек были арестованы чисто по доносам или за случайно высказанные слова против советской власти, на что уже вешался ярлык антисоветской агитации. Было ли так на самом деле, никогда не проверялось, и после коротенького расследования, арестованный приговаривался к расстрелу. А если «доношение» было сделано советскими работниками, тем более их слова не вызывали сомнения!
Так, в д. Марамзино Лебяжской волости чекисты арестовали по доносу 84-летнего крестьянина И. Ф. Марамзина, якобы «за содействие белым 13 ». Во время мятежа из Уржума бежало несколько матросов. Проходя через Марамзино, они зашли к И.Ф. Марамзину и попросили продать им 3 пуда муки. Крестьянин пошел им навстречу и продал им муку за меньшие деньги, поскольку те собирались в противном случае муку выгрести силой. После этого матросы пришли в соседнее село Лебяжье, где были по чьей-то наводке арестованы степановцами. По их словам, степановцы, как представители демократичного Учредительного собрания, дальнейшую судьбу арестованных решили вынести на народном сходе ; мужички решили с ними поступить, как с ворами и бандитами. И их порешили бы да спасла власть советская.
Гадая, кто их мог сдать степановцам, матросы возможно вспомнили негостеприимного марамзинского старика и «отблагодарили» его, написав донос в ЧК. В нем сообщалось, что старик якобы ездил в Лебяжье и сдал их степановцам, ругал их нехорошими лебяжскими словами и сожалел, что продал муку по дешевке («заявлял банде, что на пристани Лебяжье есть вооруженные матросы красноармейцы, они у меня реквизировали 3 п. муки сволочи, привыкли грабить»), хотя сам он на допросе, состоявшемся в тот же день, утверждал, что в это время безвылазно сидел в деревне и даже слыхом не слыхивал о степановцах! « Я и в Лебяжьем-то не был ни разу за лето, кроме того я пришел в то время, как мне разсылка принесла повестку явиться в Лебяжье, я явился и меня арестовали ; помимо этого ни раза не был в Лебяжье»– шамкал пожилой крестьянин. А в конце допроса и вовсе покорился воле настойчивого следователя, махнув на себя рукой : «Воля ваша, што хочете, то и делайте, ну только я прилюдно говорил, што в это время меня в Лебяжье не было и никак способствования я не делал белогвардейцам каким-то ; нечего этова я не знал и не слыхал… Пущай говорят, но только я этова не делал!»
Матросам поверили на слово (как же – советские работники!), и ретивые следователи решили «завравшегося» старикана отправить на тот свет раньше срока. Не помогла ему и его нелегкая трудовая автобиография, честно изложенная им в протоколе единственного допроса. Виной несчастного крестьянина стало его запирательство на основании «письменного заявления советских работников», а также его материальное состояние ( у него была летом старая кладь, от продажи которой он выручил 200 р., а денежки заныкал). Так люди становились жертвой обычной человеческой подлости – неопытные следователи, не имевшие навыков юридического образования, отправляли их на тот свет по доносам и наветам, не удосуживаясь проверить ложь последних.
Среди множества арестованных оказались и довольно незаурядные личности – например Павел Иванович Романов, уроженец Симбирской губернии, в прошлом был личным секретарем чрезвычайного комиссара сводных революционных войск. Арестованные врачи, чета Корниловых, Роман Романович и Мария Тимофеевна, приехавшие в Уржумский уезд из далекой Якутии и сами якуты по происхождению, оказались членами партии якутских федералистов. Членов не-советских партий тоже причисляли к врагам. И Романова, и Корниловых расстреляли, как врагов советской власти.
Вот как описывал производство арестов и истязания несчастных жертв князь Н.Д. Жевахов в своих воспоминаниях : « На первых порах, как я уже сказал, практиковались обыски якобы скрытого оружия, и в каждый дом, на каждой улице, беспрерывно днем и ночью, являлись вооруженные до зубов солдаты в сопровождении агентов чрезвычайки и открыто грабили все, что им попадалось под руку. Никаких обысков они не производили, а имея списки намеченных жертв, уводили их с собой в чрезвычайку, предварительно ограбив как сами жертвы, так и их родных и близких. Всякого рода возражения были бесполезны и приставленное ко лбу дуло револьвера было ответом на попытку отстоять хотя бы самые необходимые вещи. Грабили все, что могли унести с собой. И запуганные обыватели были счастливы, если такие визиты злодеев и разбойников оканчивались только грабежом.
….Никакое воображение не способно представить себе картину этих истязаний. Людей раздевали догола, связывали кисти рук веревкой и подвешивали к перекладинам с таким расчетом, чтобы ноги едва касались земли, а затем медленно и постепенно расстреливали из пулеметов, ружей или револьверов. Пулеметчик раздроблял сначала ноги, для того чтобы они не могли поддерживать туловища, затем наводил прицел на руки и в таком виде оставлял висеть свою жертву, истекающую кровью… Насладившись мучением страдальцев, он принимался снова расстреливать ее в разных местах до тех пор, пока живой человек превращался в безформенную кровавую массу, и только после этого добивал ее выстрелом в лоб. Тут же сидели и любовались казнями приглашенные «гости», которые пили вино, курили и играли на пианино или балалайках14».
Мария Тимофеевна Корнилова открыла собой печальных список жертв «красного террора» на Уржумской земле – постановление о ее расстреле было вынесено 14 сентября. Ее супруга расстреляли через несколько дней. В последующие три месяца уржумские чекисты активно отправляют в «могилевскую губернию» злостных контрреволюционеров, не считаясь ни с происхождением, ни с возрастом, ни с полом. Особенно «урожайным» на расстрелы оказался день 18 октября – тот самый день, когда были убиты лебяжские священники. Вместе с ними было расстреляно еще порядка больше 10 человек. Расстреливали жертв на краю Берсенского лога, а также в Солдатском Лесу и на Белой Речке, в окрестностях Уржума. В Уржуме мне рассказывали, места расстрелов охранялись милицией, чтобы туда не могли подойти посторонние ; поэтому многие тела не захоранивались, даже после окончания массовых расстрелов люди боялись ходить в эти места. В народе был посеян страх, что и требовалось советской власти…
Вот что вспоминал о кровавой деятельности Уржумского ЧК старейший житель г. Уржума Борис Александрович Курочкин : «Сразу скажу, арестованных были не десятки, а сотни. Это и бывшие чиновники, учителя, духовенство, крестьяне. Большинство из них были арестованы по доносу. Тюрьма была переполнена, пришлось использовать для задержанных бывшее арестное помещение (на современной улице Революционной).
Отрядом ЧК латышей командовал латыш по фамилии Бирзгал. Успевали ли в ЧК разбираться по каждому арестованному, неизвестно. Хотя там и было несколько следователей, как ни странно, русских следователей по фамилии : Климов, Сонкин, Епифанов и др. Но расправлялись с подозреваемыми в антиреволюционной деятельности беспощадно. Часто можно было видеть и слышать от людей, что опять группу арестованных отвели на казнь. Казни совершались в нескольких точках. Людей расстреливали в Солдатском лесу, с лесу на Белой речке.
Осенью 1918 года я как-то возвращался с Антонкова, нес молоко. Дорога шла через Солдатский лес. Навстречу мне попался отряд конников, который сопровождал осужденных на казнь. Это были люди, одеты не по погоде. До сих пор помню молодую женщину, быть может, учительницу. Истерзанная, в туфельках, с распущенными волосами, она производила очень жалкое зрелище. И так было нередко15».
Обычные расстрелы были еще счастьем для несчастных жертв. Зачастую над ними перед смертью издевались, заставляя умирать в жестоких мучениях. Так было нередко, т.к. в ЧК служило немало отморозков, прошедших жестокую школу войны, для которых смерть стала давно обычным делом, и даже банальные расстрелы для них уже не представляли интереса. Из чужих смертей зачастую разного рода садисты делали себе развлечение. Так, в соседней с Уржумом Казани приговоренных к смерти сжигали на кострах и распинали на крестах. Князь Н.Д. Жевахов описывал, что нередко несчастных погребали заживо, и, если ямы были неглубоки, оттуда еще долго были слышны стоны страдальцев16…
Надо отдать должное работникам «пера и топора», расстреливали конечно не всех подряд. По предположению Г.А.Гаврилова, число задержанных вятскими «чрезвычайками» исчислялось в 1918-1920 гг. десятками тысяч, большая часть из которых была отпущена после установления личности, как это было в случае с лебяжским иконописцем Шаромовым, или переданы в распоряжение милиции за неполитические преступления. Многие делали подписку «о недопущении в дальнейшем контрреволюционной деятельности» или отделывались штрафами. Однако в большинстве своем подобное касалось только крестьян и близким им социальных групп. С представителями других бывших классов разговор был более строгий. Очевидно, где-то в пределах Вятской губернии был создан и концентрационный лагерь, куда сплавлялись подозрительные лица (в основном бывшие полицейские и офицеры) с формулировкой «до окончания Ижевского восстания», а то и вовсе «до окончания Гражданской войны». Не исключено, что уржумских заключенных могли отправлять в Соловецкий лагерь, т.к. в то время в стране он был единственным концентрационным лагерем. Таких лиц, подозрительных для новой власти, но не вредившей ей, было отправлено с территории Уржумского уезда около десятка, например бывший урядник Костицын Григорий Игнатович, бывший царский офицер С.Г.Мосунов и другие. Этим повезло, в других местах губернии «бывших» чаще всего отправляли в расход.
Особенно внимательно и чутко в ЧК относились к духовенству, в котором советская власть видела скрытых контрреволюционеров в первую очередь, и хватали их по малейшему подозрению. В сентябре 1918 года в уездные города Поволжья поступила от ЧК Восточного фронта следующая телеграмма-приказ от М.И.Лациса : «На чехословацком фронте по всей прифронтовой полосе наблюдается самая широкая необузданная агитация духовенства против советской власти… Ввиду этой явной контрреволюционной работы духовенства предписываю всем прифронтовым Чрезвычайкомам обратить особое внимание на духовенство, установив тщательный надзор за ними, и подвергать расстрелу каждого из них, несмотря на его сан, кто дерзнет выступить словом или делом против советской власти. Приказ этот разослать уездным агитационным и волостным советам17». Советские чекисты приняли эти слова как руководство к действию.
Уржумская ЧК 13 сентября вынесла собственное постановление : «Уржумская комиссия по борьбе с контрреволюцией предписывает всех попов, выступивших с контрреволюционными проповедями и агитациями, немедленно арестовывать и препровождать в комиссию с протоколами обвинения». 4 октября вышло еще более жесткое указание : « Комиссия предлагает попов, замеченных в противосоветской агитации, немедленно арестовывать и доставлять в комиссию, при сопротивлении же расстреливатьна месте18». Кроме контрреволюционной агитации, духовенство предписывалось арестовывать за участие в белогвардейских и контрреволюционных организациях, за сочувствие «белым», за выдачу им лиц, сочувствующих советской власти.
Так было положено начало осенней волне арестов священнослужителей в Уржумском уезде. Спустя 2 дня после выхода последнего постановления, 6 октября «кожаные куртки» наведались в село Лебяжье и арестовали здесь только 2 священнослужителей – о. Василия Несмелова и о. Михаила Зырина. Поводом для ареста стали показания лебяжского коменданта Монахова, что на колокольне церкви находился во время мятежа пулемет, а сами священники ушли из села вместе с «белыми». Согласно материалам «дела», чекисты на дом к обоим священникам нагрянули с ордером на производство обыска и ареста. В доме о. Василия орудовал некто Павлов. В ордере, который он предъявил семье священника, значилось : «Ордер поручается Павлову произвести обыск, ревизию, выемку документации и книг, наложение, запрещение и арест о.Василия, проживающего в селе и волости Лебяжье. В зависимости от результатов обыска задержание, арест и обыск 1918 год октября 6 дня 19».
В доме священника были изъяты : переписка, серебряный крест, карты, подзорная труба и 2 ящика разных галантерейных товаров неизвестного хозяина. На все это был составлен протокол с подписью хозяина дома20 . Вещи были отправлены в местную комендатуру, где комендант Монахов также дал расписку, что им были получены «приняты от фронтовой ЧК разные галантерейные и мануфактурные вещи21». Интересно, что в другой расписке уже значилось : «Приняты от Павлова по ордеру от 6 октября за № 327 отобранные вещи 1 подзорная труба, 1 серебряный крест 22 » ; видимо вещи на месте прошли определенный «отсев», а остальное было направлено вместе с арестованными в уездное ЧК в качестве «вещдоков».
Арестованных отправили на пароходе вместе в Уржумскую тюрьму, куда сплавляли всех арестованных по подозрению в контрреволюции. Вот что вспоминала дочь о. Василия в упоминавшемся ранее письме: «… Это было в 17-18 годах. Забирали и разоряли все семьи священнослужителей. Эта участь не обошла и нашу семью. У нас отобрали тогда всю мебель, а нас всех оставили в одной комнатке, а потом и совсем выгнали. А папа пришел домой со службы и не дали даже поесть. Его забрали в чем был (подрясник, ряса) и увезли в Уржумскую тюрьму на пароходе. Мама ездила туда из Лебяжья в Уржум, но в живых отца уже не застала. Он был расстрелян. Я помню, как отец всех нас поцеловал, благословили, ушел под конвоем23».
В тот же день 6 октября священники Зирин и Несмелов были допрошены, а допросы их документально зафиксированы. После рассказа о.Михаила Зирина, приводившегося в предыдущей главе, следователь записал : «Допрашиваемый Зирин все время держался крайне взволнованно, и ни на один вопрос не ответил прямо и после несколько раз повторял сказанное и уяснялся, держал себя все время непонимающим24».
Как видно из показаний священников, оба они были к этому времени уже морально сломлены, прекрасно осознавая, что их ждет, путались в показаниях и даже противоречили друг другу, что стало для чекистов доказательством их вины. Им было предъявлено одно обвинение – «участие в белогвардейском Степановском мятеже25», они де своими действиями благоволили степановцам и разрешили им поставить пулемет на колокольне, хотя прямых доказательств этому не было, а также ушли вместе с «белыми». Почему-то тогда считалось, если человек уходил вместе с «белыми» от красных, значит точно он являлся контрреволюционером ; за это полагалось только одно наказание – расстрел.
Само следствие, судя по сохранившемуся «делу», было очень примитивным, как и тысячи ему подобных. Опиралось оно на показания арестованных и Монахова, который на месте провел «собственное расследование», приняв за чистую монету все слухи, бродившие по Лебяжью, например, что на колокольне церкви был не только дозорный пост, но и пулемет, доставленный туда с разрешения попов. В своих показаниях он утверждал : «4 августа вступление было белогвардейцев в Лебяжье, на что священники содействовали, разрешив поставить пулемет на колокольне для дальнего обстрела местности да всеми качествами благоволили белым. При вступлении советских войск (6 августа) священники удрали, а также диакон отстал от них. Числа 25 августа священники вернулись, послали к коменданту Лебяжья сторожа звонаря, можно ли начать службу. Я сказал, пожалуйста, почему вы раньше где были. Они сказали, мы ушли от испуга. Другой говорил, что я ушел ибо не моя неделя службы26» .
Разумеется, никто из чекистов не удосужился послать в Лебяжье своих агентов проверить показания Монахова, ему поверили на слово. Правда, один свидетель все же был допрошен – звонарь церкви, показания которого я приводил в предыдущей главе и который сам толком ничего не знал. Это было для того времени даже более чем достаточно – в большинстве сохранившихся «дел» того времени, все показания опирались на один-единственный донос и допрос подозреваемых, а остальное следователь должен был «додумать» сам и лучше бы не в пользу обвиняемого. Нередки были случаи, когда чересчур ретивый следователь, не находя повода для осуждения арестованного, попросту придумывал их ; именно потому большинство расстрельных приговоров того времени выглядит так нелепо. Чем больше «контрреволюционеров» отправишь раков ловить – тем лучше. В дальнейшем такая практика была распространена среди чекистов во все годы сталинского правления, когда показания выбивались силой. Но в 1918 году в последнем не было нужды, т.к. следователи и не пытались доказать вину обвиняемого. Это не удивляет, если вспомнить, что здесь большую роль играли такие мотивы, как убийства по разнарядкам или чисто из-за жалования, о чем уже говорилось : больше убьешь – больше заработаешь.
Позднее многие чекисты руководствовались рекомендациями Лациса, изложенными на страницах Казанского журнала «Красный террор» 1 ноября 1918 г.: «Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом — смысл и сущность красного террора».
Показания лебяжского звонаря, как видно из них, ничего не дали – был ли пулемет на колокольне, тот не знал. Пункт обвинения о пулемете на колокольне рассыпался, не имея доказательств, но был еще один пункт – уход из села вместе с «белыми», хотя этот уход был еще до разгрома степановцев, а также то, что обвиняемые все врали и путались в показаниях. Ну вот врут гады и все тут! Разумеется, можно было найти кучу доказательств, что уход из села был еще ДО разгрома «белых», но в этом случае вся их вина сводилась бы на «нет», но явных «контрреволюционеров» по Лебяжской волости катастрофически не хватало, и дурак-следователь подписывает смертный приговор невиновным людям, не отпускать же их восвояси…
Если посмотреть аналогичные дела по южным уездам, можно увидеть картину, что и другие «дела» «шились» подобным же образом – без доказательств, на основании доносов и «запирательства» обвиняемого, а обвинения выносились такие, что ни в 1920-е, ни даже в 1930-е ни один следователь не принял бы их серьезно, а ведь в ЧК сидели отнюдь не дураки. Почему так делалось ? Был «красный террор», должны были быть и жертвы. Разумеется, немалую роль здесь играли и стимулы – поощрения, награды, повышения, а сидеть в ЧК маленького городка было маленьким удовольствием.
В постановлении о расстреле лебяжских священников говорилось:«Чрезвычайная комиссия при Совнаркоме по борьбе с контрреволюцией на Чехословацком фронте, разсмотрев дело священников с. Лебяжье Лебяжской волости Уржумского уезда граждан Зирина Михаила Михайловича и Несмелова Василия Васильевича по обвинению их в соучастии в белогвардейском контрреволюционном движении при занятии с. Лебяжье, принимая во внимание показания коменданта села т. Монахова, а также то, что показания как гр. Зирина, так и Несмелова являются сплошной ложью, т.к. в своих показаниях они противоречат друг другу, и что при занятии села обратно советскими войсками они очевидно почувствовав свою вину бежали вместе с белыми, признать их вину в соучастии белогвардейских бандах и постановила : граждан Зирина и Несмелова расстрелять27 ».
Приговоренные к смерти, батюшки содержались после приговора в Уржумской тюрьме больше недели. Это было следствием того, что у ЧК и без того было много «работы».
Аресты духовенства происходили и в других местах уезда. В селах Салтакьял и Хлебниково были также арестованы духовные лица по обвинению в причастности к мятежу и приговорены к расстрелу. В с.Салтакъял был арестован по навету крестьян, не согласных с разделом земли, священник Анатолий Ивановский. Батюшка служил в селе с 1901 г. и немало в прошлом сделал добра для своих прихожан, был прекрасным отцом для своих семерых дочерей и троих сыновей. Как обычно, батюшку обвинили в агитации против советской власти. В приговоре о.Анатолий был назван «как белогвардеец, который ведет агитацию против Советов даже проповедями». В доме священника был произведен обыск. Нашли например письмо дочери из Казани, написанное 9 августа 1918 г. во время бело-чешского мятежа, в котором она описывала, с какой радостью встречало чехов население города. Это тоже вменили батюшке в вину.
Вместе с батюшкой было арестовано еще несколько человек, в т.ч. «опричник его», как написали в документе, Иван Филимонович Соколов. Всем им втюхали обвинение в антисоветской агитации и участие в Степановском мятеже, и вообще все они де насквозь пропитаны духом монархического строя. Короче, если уж обвинять, так уж по всем пунктам! Арестованному Демакову предъявили следующее обвинение : «Гражданин д.Визимки Павел Кузьмич Демаков арестовывается как контрреволюционер, который привозил белогвардейцев, обезоружил коллектив и указывал руководителей коллектива, которого сопровождаем в Чрезвычайную следственную комиссию с членом коллектива Иваном Екимичем Роженцовым». Разумеется, сам Демаков это напрочь отрицал.
На допросе 16 октября 1918 года о.Анатолий своей вины не признал, сказав : «В с.Салтакъял я переехал в 1901 г. из псаломщиков в священники, где и служу по настоящее время. Население до революции и во время первой революции ко мне относилось хорошо и насилия со стороны населения не видел. Вторая революция меня застала в с.Салтакъял и участия в деле революции не принимал. Во вторую революцию население ко мне относилось хорошо. Я населению своего прихода ничего на почве политики не говорил и агитации никакой не вел, а на почве религии я говорил в церкви поучительные статьи о гонении на церковь в Петрограде (месяца и числа не помню)…»
Священника спросили, как он относится к закону об отделении Церкви от государства. На это последовал ответ : «Это значит лишить государственную власть благословения Божьего». На вопрос, признает ли он советскую власть, Ивановский ответил : «В гражданских делах признаю, а в церкви и агитации против советской власти я не вел». «Виновным себя не признаю, в том и подписуюсь» — заканчивается протокол первого допроса.
18 октября состоялся повторный допрос. На нем о.Анатолий говорил, указав в том числе и причину доноса на него : «После окончания семинарии состоял на должности псаломщика до 1901 г. В 1901 г. занял должность священника в с.Салтакъял, где находился до сего времени. Сельчане вообще относятся хорошо, но есть и лица недоброжелательные. Инцидент получился при разделе земли, приходским сходом было решено землю мне оставить т.к. жалования я не получаю, но крестьяне некоторые села Салтакъяла этим не были довольны и засеяли весной свои участки Ельмихеев Александр и Леухин Спиридон с.Салтакъяла, предполагаю, что они на меня донесли об агитации против советской власти. Против власти я лично не агитировал, а только читал воззвания патриарха Тихона и церковного собора. Я предполагал, что я должен исполнять предписания высшей церковной власти и что советская власть не должна вмешиваться в церковных делах, т.к. согласно декрета об отделении церквей от государства. В воззвании патриарха Тихона говорится против власти, что сейчас идет гонение над церквями, отбирается церковное имущество и здания. этому не верить я не могу. Я исполнял свои обязанности, а если это не исполнять то должно уйти с должности.
На вопрос, если вы видите в предписаниях высшего вашего начальства неправильность, вы можете об этом сообщить Власти, ответил, не могу определить. В воззвании патриарха Тихона сказано, что людей производивших насилия над церквями исключить из православия, а против советской власти ничего не сказано. В учредительное собрание я голосовал за церковную группу, номер я не помню, как будто № 10. В политической партии никогда не участвовал и не сочувствую, но сочувствую идее социализма. В селе крестьяне настроены разно и некоторые держатся определенно за Власть, хотя не знаю, как они это делают, может быть в целях личных. Большинство из крестьян принимают советскую власть как факт и только повинуются власти какая то не была. На распоряжения советской власти, например о введении твердых цен, реквизиции хлеба и т.д. определенно сказать не могу т.к. с одним первое время соглашаюсь, а с другими другое. Цели белогвардейцев и чехословаков не знаю, знаю только, что народоволие воюет против красной. Письмо написано моей дочерью Верой, проживающей в Казани, почтовый адрес не знаю, пишу письма в писчебумажный магазин Кропотова на Рыбнозаводской площади. Я предполагаю, что дочь моя это пишет не по убеждению, но просто описывает ликование при появлении чехословаков, и думаю, что она свободно бы присоединилась к ликованию при встрече красноармейцев, если бы окружающие принимали учавствие. Дочь моя является слушательницей Высших женских курсов. В политических партиях она никогда не участвовала. Вообще мнение ея последнее время не знаю. Советскую власть я признаю как факт и исполняю ея распоряжения. Для меня безразлична, какая власть бы не была, лишь бы была она на христианских основах. Царское правительство для меня лучше в том, что церковь не была отделена от государства. Вообще не задавался целью судить, какая власть лучше, какая хуже, лишь бы были между людьми братские отношения».
Причт Салтакъяльской церкви попытался вступиться за своего любимого пастыря. 23 сентября 1918 года было направленно следующее прошение, подписанное диаконом Иоанном Ивановым и псаломщиком Федотом Ефремовым : «17 сентября 1918 года священник села Салтакъял Анатолий Ивановский был взят военной силой и увезен в Уржум на заключение в темницу, по какой причине, мы совершенно объяснить не можем, так как в поведении отца Анатолия Ивановского мы не замечали никаких противозаконных действий : проповедей на политические темы не произносил, а произносил лишь на религиозные темы поучения».
Писала заявление об освобождении мужа и матушка Юлия Михайловна Ивановская :
«Некоторые из прихожан с.Салтакъял сводят просто счета с мужем моим священником с Анатолием Дмитриевичем Ивановским и добиваясь смещения его с должности из с.Салтакъял донесли на него». Прошения не помогли, о.Анатолий был приговорен к расстрелу28.
В Хлебниково был арестован диакон о.Алексий Решетов, который против своей воли оказался втянут в участие в мятеже. Батюшку допрашивали дважды, но была то чистая формальность для составления «дела»; судьба его уже была решена29. Сам батюшка, понимая это, говорил следующее в свое оправдание : «Думаю, что советская власть и ее декреты служат благу народа. На декрет об отделении Церкви от государства смотрю, что он необходим. Врагов советской власти знаю лица, которые препятствуют советской власти, выступают на собраниях против власти Советов. Потому и меры, принятые против власти Советов, считаю правильными. Красный террор считаю необходимым, большевизм должен прибегнуть к красному террору. На выступление чехословаков и белой гвардии смотрю отрицательно. Они не могут принести пользы народу, а почему же контрреволюционный приказ, да я тогда и не подумал. Желательно, чтобы укреплялась советская власть…»
Этот жалкий лепет уже опустившегося от страха человека, не помог ему. В постановлении от 29 октября 1918 г. ему был вынесен смертный приговор : «…Решетов будучи диаконом принимал самое активное участие в политической жизни и действия его были направлены против власти Советов. Будучи назначенным начальником волости контрреволюционером Березинским принял таковое и не уничтожил его приказ, выступал на собрании и в корне срывал советскую власть в своей волости, а также заявлял, что он всегда прочитал бы на собрании контрреволюционные воззвания и приказы, к тому же пользовался популярностью в своей волости. Усматриваю в лице и действиях Решетова контрреволюционную агитацию .
А поэтому постановляю : расстрелять».
В некоторых местах священникам удалось спастись от расправы, как это посчастливилось сделать священникам Андрею Кощееву в с.Марисола и протоиерею Уржумского Свято-Троицкого собора Иоанну Короваеву. Рассказывают, когда в Марисоле к батюшке пришли чекисты, тот попросил матушку их накормить, а сам ушел переодеваться. Больше его не видели… Пока матушка развлекала чекистов разговорами, батюшка скрылся через подземный ход в церкви. Возможно, именно после этого случая чекисты стали производить аресты духовенства прямо на месте, в чем бы те не были.
Вот как рассказывал об этом очевидец Б.И.Шабалин : «Утром, против здания волисполкома Иван Лемаков, по народному «комиссар Ванька», родом из деревни Калянурцы и несколько мужиков и о чем – то бурно во весь голос спорили. Волисполком располагался в добротно построенном пятисотенном доме с коридором на каменном фундаменте крытой железом крышей, ранее принадлежащей церковному приходу.
К ним со стороны улицы приближались пять красноармейцев: четверо с винтовкой и один с наганом на поясе спрашивает:
«Напротив, — показывая рукой на полукаменное здание,- здание волисполкома? Как мы можем увидеть секретаря волисполкома Шишигина Николая Ивановича?»
«Да, — отвечает Демаков,- но он пока не успел придти из дома с хутора Шишидино. Хутор находится в 1.5 верстах от села, наверно, скоро прибудет».
В этот же момент со стороны школьного сада шагал Николай Иванович и услышал, что его спрашивают приезжие с оружием и в военной форме. Сердце вещун – почуяв недоброе, он быстро скрылся в школьном саду. Подождав четверть часа, немедленно два красноармейца были направлены в Хутор Шиширино за секретарем, но не застав его дома, вернулись.
Тем временем оставшиеся три красноармейца взяли со службы попа Андрея и арестовали моего отца Шабалина Ивана Андреевича и протодьякона Соколова. Батюшка Андрей взмолился: « как же я в церковной ризе поеду в Уржум, мне нужно переодеться» и упросил их дойти до квартиры. Они согласились, благо квартира недалеко, только улицу перейти. Зашли домой, отец Андрей обращается к матушке:
«Матушка, угости-ка «гостей» свежими щами из печки. Они давненько не кушали. А я, пока они кушают, переоденусь.
Матушка встревоженная достает наваристые щи из печки и тут же на кухне разливает в миску и ставит на стол. «Гостей» рассаживает и они прижав винтовки меж ног, приступают к трапезе.
«Вы кушайте, соколики, — потчует отец Андрей «гостей», — а я зайду в соседнюю комнату, сброшу ризу, переоденусь и вернусь. «Гости» покушали, ждут, а его все нет. Встревожились, заглянули в соседнюю комнату, а батюшки и след простыл. В начале тридцатых годов я, во время летних каникул, приехал в Корисолу к деду твоему, Григорию Алексеевичу, между прочем, он сказал, что недавно инкогнито/тайно/ приходил отец Андрей и переночевал в Корисоле и долго плакал, что люди забыли про Бога, даже и его упрекнул в безбожье, сказав с горечью: «даже ты, Григорий Александрович, не вспоминаешь Бога». Августовское событие 1918 года в селе Марисола окончились тем, что Шабалина И.А., моего отца, продержали в Уржуме три дня, не найдя состава преступления, отпустили, а протодьякона Соколова расстреляли30».
Протоиерей Иоанн Короваев ушел из Уржума вместе со «степановцами» (а вину ему, как настоятелю городского собора, могли вменить серьезную) и уехал в тот самый Салтакъял, в котором был арестован священник Ивановский. В этом селе он появился на свет и здесь у него жили родственники. Батюшка жил в селе так уединенно несколько лет, что не подвергался аресту до самого возвращения в Уржум. Возможно, ему помогали местные крестьяне, наученные горьким опытом.
Вести об арестах быстро долетели до села Новый Торьял, в котором служил священник Михаил Сазанов, довольно незаурядная, одаренная личность. Очевидно, к новой власти он относился тоже не очень и не скрывал этого, почему при въезде чекистов в село, выехал из него под видом бедного марийца, не знающего ни слова по-русски. Его жена с 5 детьми и с оставшимися пожитками на возу долго добиралась вслед за мужем до Кучкинера. Батюшка переменил фамилию и благополучно работал учителем до 1937 г., когда все же был арестован и расстрелян31. Ныне он широко известен в Марийской республике, как ученый-историк и публицист Янтемир.
Двоих лебяжских священнослужителя расстреляли 18 октября 1918 г. В записях о требах в метрической книге Лебяжского прихода за сентябрь того года можно найти такую запись: «Умершие священники В. Несмелов, М. Зырин с диаконом В. Васильевых, с псаломщиком Л. Злобиным». Последние двое не упоминаютсяв «Книге памяти жертв политических репрессий», так же как не упоминается и марисолинский диакон Соколов и многие другие, расстрелянные в те дни.
29 октября 1918 года «за антисоветскую агитацию, сочувствие белым» был расстрелян хлебниковский диакон Решетов32. Прошение верующих не помогло и о.Анатолию Ивановскому. 30 октября 1918 года он принял мученическую смерть близ Уржума по приговору Чрезвычайной Комиссии от 18 октября.. В смертном приговоре в частности указывалось : «…Ивановский действительно распространял и сам лично читал в церкви воззвания патриарха Тихона и другое против власти. Для него лучше царское правительство тем, что церковь не отделена от государства. К советской власти не имеет симпатии. Из того заключается, что Ивановский старается всеми силами воздержаться против существующей власти, а потому постановил : священника Ивановского расстрелять33». По словам уржумского краеведа Н.Б.Пентиной, о.Анатолий был расстрелян «Где-то в Гарях…» Гари – это лесок около города Уржума.
«Где-то в Гарях…» Неимоверно трудно, практически невозможно установить места расстрелов 1918 года. Местные жители, если и знали о них, старались помалкивать, даже не рассказывали своим детям. Поэтому так мало свидетельств дошло до нас. Именно потому уникально и бесценно для нас воспоминание жителя г.Уржума Б.А.Курочкина : «Местом казни были Берсенский лог… Весной 1919 года на Шинерке вдруг появились трупы священников. Наверняка их постигла судьба других арестованных, расстреливали священников в Берсенском логу, наверное, были это сельские священники. Не успели захоронить их, а поэтому вешние талые воды вынесли тела в реку34…»
Ныне о.Анатолий прославлен в лике новомучеников Российских. Прославлен в лике новомучеников, к сожалению пока Зарубежной Православной Церковью, и о.Василий Несмелов.
О чем думал о. Василий Несмелов в те последние мгновения своей жизни, стоя на краю Берсенского лога? Где-то там, за его спиной шумел уездный Уржум, отсвечивали на осеннем солнце купола городских церквей, а перед его глазами трепетал кронами древ желтолистный лес, глубоко внизу, на дне лога, журчала своими стремительными водами речка Шинерка, унося в стремительном потоке опадавшие листья. Природа склонялась к своему закату, так же как и жизни стоявших над логом людей, бывших словно на краю жизни и смерти. о. Василий вознес свои светлые очи к небесам и начал молиться Господу за своих мучителей, за тех, кто стоял рядом с ним, за свою семью.
Главный палач махнул рукой, и пуля оборвала молитву.
Источники
Сведения из личного архива автора.
Мельгунов С.П.Красный террор в России. 1918—1922. Берлин, 1924 (современное издание — М., 1990)
