“ИСТЫЙ СЫН НАРОДОВОЛЬЦЕВ”

“...сзади меня раздалась крупная рысь, и мимо промчалась карета с вороными конями. Лакея на козлах не было, но у левого заднего колеса ехал сыщик... Сзади ехало еще двое сыщиков в собственной, запряженной вороным рысаком пролетке. Я узнал выезд Плеве... Вдруг в однообразный шум улицы ворвался тяжелый и грузный странный звук. Будто кто-то ударил чугунным молотом по чугунной плите. В ту же секунду задребезжали жалобно разбитые в окнах стекла. Я увидел, как от земли узкой черной воронкой взвился столб серо-желтого, почти черного по краям дыма... Столб этот, все расширяясь, затопил на высоте пятого этажа всю улицу... Когда я подбежал к месту взрыва, дым уже рассеялся. Пахло гарью. Прямо перед собой, шагах в четырех от тротуара, на запыленной мостовой я увидел Созонова. Он полулежал на земле, опираясь левой рукой о камни и склонив голову на правый бок. Фуражка слетела у него с головы, и его темно-каштановые кудри упали на лоб. Глаза были мутны и полузакрыты. Ниже живота начиналось темное кровавое пятно, которое, расползаясь, образовало багряную большую лужу у его ног”. Так Борис Савинков, один из руководителей “Боевой организации” партии социалистов-революционеров, рассказал о покушении 15 июля 1904 года на министра внутренних дел В.К. Плеве.

Егор Созонов (Сазонов) родился 26 мая 1879 года в селе Петровском Уржумского уезда Вятской губернии. Его отец Сергей Лазаревич, крестьянин-старообрядец, человек энергичный и предприимчивый, занимался торговлей лесом, нажив на этом немалый капитал. Для детей он видел такой же путь. Мать Акулина Логиновна вспоминала, что ко времени сенокоса, когда Егор уже немного подрос, жалко было оставлять его дома, но работа не ждала, и она ходила к сыну в село с покосов за десять верст туда и обратно. Рос Егор тихим впечатлительным ребенком, не любил ни игр, ни шалостей, слушал бабушкины сказки, шести лет выучился от деда церковно-славянской азбуке. Из рассказов Созонова известно, что “он с юности пережил период глубокого до фанатизма религиозного настроения, исполняя все служебные церковные требы, читал псалтыри, углублялся в духовное писание, молитвы, жития. По-видимому, религиозность им была воспринята от матери, женщины нежной, вдумчивой, бесконечно доброй...” Созонов в самые для него трагические момент вспоминал мать. “Какая она у меня добрая, хорошая, сколько в ней чуткости!” А как же с будущим террористическим настроем? Вероятно, генетически в Созонове были заложены элементы социального протеста. Еще в конце ХVIII века крестьянин села Петровского Василий Созонов и его сын Галактион “отыскивали вольность”, считая, что крепостными они значатся незаконно. Не были ли они предками Егора Созонова?

Когда мальчику исполнилось десять лет, семья перебралась в Уфу. Отец все более богател, втягиваясь в торговые операции. После окончания гимназии Егор поступил на медицинский факультет Московского университета, намереваясь стать врачом, причем обязательно земским. Но со второго курса его исключили за причастность к студенческим беспорядкам... Далее революционные дела все более затягивали Созонова. Огромное воздействие на него оказывал пример народников. Примкнул Созонов к эсерам. Когда при аресте Егора уводили прямо из дома в тюрьму, отец, указав на портрет Е.К. Брешко-Брешковской, знаменитой “бабушки русской революции”, висевший в комнате сына, сказал: “Вот кто виноват, а вы его арестуете”. После полутора лет тюремного заключения в июле 1903 года Созонова выслали в Якутскую область, но уже в августе он бежал, скрылся за границу, поступил слушателем в Бернский университет в Швайцарии.

Но вести с родины тревожили его. “Когда я узнал, что творится в России, я чувствовал себя не в праве пользоваться благоденствием и мирным житием”.

Созонов установил связи с Боевой организацией партии социалистов-революционеров, тайно вернулся в Россию, где эсеры готовили покушение на министра внутренних дел Вячеслава Константиновича Плеве. Плеве, служивший последовательно директором Департамента полиции, сенатором и товарищем министра внутренних дел, министром внутренних дел и шефом жандармов, широко применял полицейский террор, поощрял карательные экспедиции для борьбы с крестьянскими выступлениями, руководил их подавлением в Харьковской и Полтавской губерниях. Наряду с репрессиями он пытался разложить рабочее движение изнутри, одобрял “зубатовщину”, хотя и не останавливался перед самыми жестокими мерами. “Если надо, то и по трупам”, – заявлял он. С.Ю. Витте вспоминал: “Я старался убедить его, что принятый им курс политики кончится дурно и для него, и для государства. Что при такой политике, какую он ведет, он в самом непродолжительном времени будет устранен от всякой деятельности, потому что он неизбежно погибнет от руки какого-нибудь фанатика. Он такое мое предсказание выслушал, был им очень подавлен, но ничего на это не ответил”.

“Так как убить Плеве у него на дому, очевидно, было много труднее, чем на улице, то было решено учредить за ним постоянное наблюдение, – писал в “Записках террориста” Савинков. – Наблюдение это имело целью выяснить в точности день и час, маршрут и внешний вид выездов Плеве. По установлении этих данных предполагалось взорвать его карету бомбой. При строгой охране министра для наблюдения необходимы были люди, по роду своих занятий целый день находящиеся на улице, напр., газетчики, извозчики, торговцы вразнос и т.п. Было решено, что один товарищ купит пролетку и лошадь и устроится в Петербурге легковым извозчиком, а другой возьмет патент на продажу в разнос табачных изделий”.

Роль извозчиков была поручена Иосифу Мациевскому и Созонову. Тогда-то в начале февраля 1904 года Савинков впервые увидал Егора. Условились, что оба боевика под видом извозчиков встанут на углу Большого проспекта и 6-й линии Васильевского острова, а Созонов за пролеткой Мациевского, чтобы Савинков мог узнать его. Иосиф изображал щеголя-лихача. У него была щегольская пролетка, сытая лошадь. “Сзади него стоял обыкновенный, захудалый Ванька. У этого Ваньки было румяное, веселое лицо и карие, живые и смеющиеся глаза. Его посадка на козлах, грязноватый синий халат и рваная шапка были настолько обычны, что я колебался, не вышло ли случайной ошибки и действительно ли этот крестьянин – тот “Авель”, о котором я слышал от Азефа... Я подошел к нему и сказал условный пароль: – Извозчик, на Знаменку. – Такой улицы, барин, нет. Эта улица, барин, в Москве, – ответил Созонов, смеясь одними глазами... От его молодого лица и веселых спокойных слов становилось спокойно и весело на душе. Когда я расстался с ним и за углом скрылась его пролетка, мне захотелось снова увидеть эти смеющиеся глаза и услышать уверенный и веселый голос”. “Извозчики” установили, что Плеве еженедельно к двенадцати часам ездит с докладом к царю в Зимний дворец. При обсуждении плана покушения Мациевский настаивал на немедленной расправе с Плеве. Созонов же говорил, что не знает Плеве в лицо, а потому может ошибиться.

План покушения сначала выглядел так... Ждать Плеве на пути следования в Зимний. Несколько террористов подстерегали его с бомбами, среди них отводилось место и Созонову. Но покушение, задуманное на 18 марта, не удалось. Карета Плеве рысью промчалась мимо террористов. Как-то Савинков спросил Егора, почему он тогда при неудаче покушения не хотел отъезжать от дома Плеве. “Созонов обернулся с козел ко мне: – Почему?.. я надеялся, может быть, он опять приедет. – Но вы ведь знали, что этого не будет: – Эх... Ну, конечно... Он опустил голову. Через несколько минут он снова заговорил: – Стою я, бомбу на коленях держу.... Жду... Знаете, ничего... только ноги похолодели... Он махнул рукой. Потом вдруг быстро обернулся ко мне?: – Это я виноват. – В чем? – Да вот... в неудаче. Конечно, Созонов был виноват менее всех...”

Повторно покушение готовились произвести 25 марта. Два боевика с бомбами вышли от Зимнего дворца навстречу Плеве, но не встретили его. 31 марта в гостинице, приготовляя снаряды, один из боевиков погиб от взрыва. Динамита теперь оставалось едва четверть, от имевшегося ранее запаса. Руководитель Боевой организации Евно Азеф настаивал на повторении покушения. Составился новый план. Боевики, и в их числе Созонов, вели наблюдение за Плеве. Савинков нанял богатую квартиру под видом англичанина, представителя велосипедной фирмы. Его якобы сожительница, бывшая певичка из “Буффа”, а на самом деле террористка Дора Бриллиант, удивляла хозяйку отсутствием у ней драгоценностей. Хозяйка все допытывалась, сколько денег положил англичанин на ее имя в банк... Созонов “исполнял” обязанности лакея, а Прасковья Ивановская, свояченница В.Г. Короленко, участница еще народнического движения, была за кухарку.

На этой квартире Савинков ближе познакомился с Егором: “Созонов был социалист-революционер, человек, прошедший школу Михайловского и Лаврова, истый сын народовольцев, фанатик революции, ничего не видевший и не признававший кроме нее. В этой страстной вере в народ и глубокой к нему любви и была его сила... Созонов был молод, здоров и силен. От его искрящихся глаз и румяных щек веяло сило молодой жизни Вспыльчивый и сердечный, с кротким любящим сердцем... Он верил в победу и ждал ее. Для него террор тоже прежде всего был личной жертвой, подвигом. Но он шел на этот подвиг радостно и спокойно, точно не думая о нем, как он не думал о Плеве. Революционер старого, народовольческого закала, он не имел сомнений, ни колебаний. Смерть Плеве была необходима для России, для революции, для торжества социализма. Перед этой необходимостью бледнели все моральные вопросы на тему о “не убий”.

Приходилось Созонову иногда сопровождать Дору, когда она шла в город за покупками. В швейцарской расторопный “лакей Афанасий” стал своим человеком. Непьющий и грамотный, да к тому же пригожий, получавший, по всему, немалое жалованье, он виделся завидным женихом для горничных всех квартир, другом швейцара, слыл на лучшем счету у старшего дворника”. П.И. Ивановская вспоминала о Созонове: “Благожелательность, помощь слабому были у него не столько долгом, сколько безотчетным движением его природы. Несколько раз, завидев дворников или рабочих, поднимавшихся с тяжестью вверх, Афанасий срывался от обеда или чтения помогать несущим”.

Больше недели в конспиративной квартире прожил один из организаторов Боевой организации Евно Азеф. (Позднее он был разоблачен как агент Департамента полиции. ЦК партии социалистов-революционеров официально объявил Азефа провокатором). Ивановская вспоминала, как властно, по-барски вел себя “генерал Боевой организации”, грубо распекая за кажущиеся ему накладки самого Савинкова. Но примечательно наблюдение Прасковьи Ивановны об отношении Азефа к Созонову – “он ежился, заискивал перед ним, становясь до некоторой степени в положении побитой собачонки. Велико, говорят, влияние честности в большом характере”.

А боевики-наблюдатели продолжали следить за выездами Плеве. Выяснилось, что по четвергам он отправляется с дачи на Аптекарском острове на Царскосельский вокзал к утреннему поезду для доклада царю. Метальщиков подобрали четверых. Первый должен был пропустить карету, преградив дорогу назад, второй – бросить бомбу первым, третий – бросать бомбу в случае неудачи первого нападения (если бы Плеве оказался раненным, или бомба не разорвалась), четвертый метальщик должен был действовать в случае неудач предыдущих. Созонову выпал жребий второго метальщика, Каляеву – третьего.

Савинков вспоминал о разговоре с Созоновым: “Вот, вы пойдете и наверно не вернетесь... Созонов не отвечал, и лицо его было такое же, как всегда: молодое, смелое и открытое. – Скажите, – продолжал я, – как вы думаете, что будем мы чувствовать после... после убийства? Он не задумываясь , ответил: – Гордость и радость. – Только? – Конечно, только”.

Задуманное на 8 июля покушение не удалось. Новое назначили через неделю. 15 июля Созонов пришел на Измайловский проспект с бомбой, завернутой в бумагу, Каляев свою бомбу обернул платком, два других метальщика Боришанский и Сикорский прятали снаряды под плащами.

Позднее Созонов в письме товарищам рассказал: “... я шел от Варшавского вокзала навстречу Плеве. Карету министра я завидел очень далеко, шагов за 70 или дальше... Быстро, но не бегом я пошел навстречу, наперерез карете, с целью как можно ближе подойти к ней. Уже я подошел почти вплотную, по крайней мере, мне так казалось. Я увидел, как Плеве быстро переменил положение, наклонился и приник к стеклу. Мой взгляд встретился с его широко открытыми глазами. Медлить было нельзя... Карета почти поравнялась со мной. Я плавно раскачнул бомбу, целясь прямо в стекло... Что затем произошло, я не видел, не слышал, все исчезло из глаз и сознания. Но уже в следующий момент сознание вернулось. Я лежал на мостовой. Первая мысль – это удивление, что я еще жив... Мне страстно хотелось узнать о последствиях: кое-как приподнялся на локоть и оглянулся: сквозь туман увидел валявшуюся неподалеку генеральскую шинель и еще что-то, но ни кареты, ни лошадей. Блаженство победы, охватившее меня, вырвалось в крике: “Долой самодержавие!” По показаниям свидетелей, я крикнул: “Да здравствует свобода!”. Не зная, насколько тяжело я ранен, я почувствовал желание не даться живым, но бессильным врагу... Попытался достать из кармана тужурки приготовленный для отпора револьвер, но руки мои не повиновались мне...” В больнице под хлороформом из тела террориста извлекли осколки бомбы, ампутировали два пальца на ноге. Первые два с половиной месяца Созонов лежал пластом на больничной койке, в конце третьего месяца стал лишь присаживаться, на четвертом начал передвигаться на костылях.

На суде он сказал: “Да, мы подняли меч, но мы подняли его не первыми и пошли на это после мучительных сомнений и душевной борьбы. Да, я виновен перед Богом. Но я спокойно жду Его приговора, ибо знаю, Его суд – это не ваш суд. Как мог я поступить иначе, если Учитель сказал: “Возьми крест и следуй за мной”. Не в моих силах было отказаться нести свой крест...” Примечательно сосуществование религиозных и революционных воззрений. Сазонов писал родителям из тюрьмы: “Мои революционные социалистические верования слились воедино с моей религией… Я считаю, что мы, социалисты, продолжаем дело Христа, который проповедовал братскую любовь между людьми… и умер как политический преступник за людей… Требования Христа ясные. Кто их исполняет? Мы, социалисты, хотим исполнить их, хотим, чтобы царство Христово наступило на земле… Когда я слышал, как мой учитель говорил: “Возьми свой крест и иди за мной”… Не мог я отказаться от своего креста”.

Убийство Плеве стало апогеем террора, осуществляемого эсерами. Савинков в эсеровской газете “Революционная Россия” более года после покушения Сазонова писал: “Никогда ни один временщик не знал такой ненависти… тяжелая рука Плеве лежала на восставшем, уже пробудившемся народе. И мрак становился все гуще, и все невыносимее становилось жить”.

Плеве равно ненавидели и революционеры, за разгром “Народной воли”, и либералы за препятствия на пути реформ. Даже противник насилия князь Д.И. Шаховской говорил: “Плеве надо убить…Плеве пора убить”.

Судили Созонова в ноябре 1904 года в Петербургской судебной палате. Защитником выступал известный адвокат Н.П. Карабчевский. (Он участвовал почти во всех громких процессах, в том числе по Мултанскому делу, где обвинялись крестьяне-удмурты Вятской губернии в ритуальных жертвоприношениях). Созонова приговорили к каторжным работам без срока, потом бессрочную каторгу заменили срочной на 14 лет. Это объяснялось тем, что правительство, назначая нового министра внутренних дел П.Д. Святополк-Мирского, решило не волновать общество смертными казнями.

Сначала Созонов содержался в Шлиссельбурге, потом, его отправили в Забайкалье, сначала в Актуевскую каторжную тюрьму, потом в каторжную тюрьму Горного Зерентуя. Оттуда он сообщал: “Тюрьма большая, каменная, на манер российских. Около сотни товарищей, в одной камере со мной до сорока. Сижу на втором этаже и имею удовольствие видеть не стены, а кусочек воли: сопки, деревню, движение людского муравейника. В камере чистота, о которой заботятся сами товарищи, и, несмотря на многолюдье, сравнительная тишина: публика усердно занимается, читает, учится... Моя просьба: не может ли кто-нибудь из родных, имеющих беллетристические произведения русских писателей (Тургенева, Достоевского, Толстого, Горького, Л. Андреева и др.) поделиться с нами своими богатствами?.. Иностранным писателям: Гюго, Диккенсу, Золя и др. буду тоже очень рад”. Многое передумал Созонов. Если перед покушением на Плеве он говорил, что после убийства почувствует только радость и гордость, то теперь признавался: “Сознание греха никогда не покидало меня”.

Товарищи по революционным делам и ветераны-народовольцы не забывали Созонова. Анна Якимова, участница покушения на Александра II 1 марта 1881 года, жившая в Чите, посылала денежные переводы Созонову как своему племяннику.

Срок каторги Созонову был сокращен. Он уже готовился выйти на поселение. Но произошла трагедия. “Медленными, но верными шагами приближалась катастрофа... – сообщала о событиях в Горном Зерентуе газета эсеровского направления “Революционная Россия” – первою мерою в этом направлении была замена сравнительно “смирной” роты, несшей до тех пор обязанности по внешней охране тюрьмы – другой ротой, отборно черносотенной... И действительно, она знаменовала свое прибытие установлением нового режима – режима сплошного террора. То и дело, особенно ночью, тот или иной часовой стрелял в окно камеры – и все другие поддерживали его выстрел целой канонадой пуль. Стреляли, заметив у окна заключенного, стреляли, когда тень его, отбрасываемая лампочкой, падала на окно, стреляли, когда часовому какой-то шум или передвижение в камере казались подозрительными. Первые дни стреляли по разным случайным окнам, большей частью уголовных. Затем, по-видимому, лучше сориентировались в обстановке: все последние обстрелы правильно и систематический имеют своею целью окна “политических”. Вскоре без всякого повода подверглось правильной канонаде окно камера Егора Созонова”. Стрельба была столь целенаправленна, что камера оказалась сильно поврежденной. Новый начальник каторги установил жесткий режим. Тяжелые предчувствия одолевали Созонова, их он не мог скрыть и в письмах родным.

Двое каторжан в знак протеста неудачно попытались лишить себя жизни. Но Созонов, посчитав их погибшими, предпринял роковое решение. В его кратком прощальном письме говорилось: “Товарищи! Сегодня ночью я попробую покончить с собой. Если чья смерть и может приостановить дальнейшие жертвы, то прежде всего моя. А потому я должен умереть. Чувствую это всем сердцем; так больно, что я не успел предупредить смерть двух умерших сегодня. Прошу и умоляю товарищей не подражать мне, не искать слишком быстрой смерти! Если б не маленькая надежда, что моя смерть может уменьшить цену, требуемую Молохом, то я непременно остался бы ждать и бороться с вами, товарищи! Но ожидать лишний день – это значит, может быть, увидеть новый жертвы. Сердечный привет, друзья, и спокойной ночи! Егор”. 27 ноября 1910 года Созонов принял яд 8. По его самоубийству и попытке самоубийства других каторжан в III Государственную Думу был внесен запрос, но Дума запрос отклонила.

Как сложились судьбы сотоварищей Созонова по террору? Иван Каляев 4 февраля 1905 года на территории Кремля бросил бомбу в карету московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича, мстя за трагедию на Ходынском поле, когда во время торжеств по случаю коронации Николая II погибло в давке 1389 человек и 1300 получили тяжелые увечья. Каляева повесили в Шлиссельбургской крепости. Борис Савинков, самоотверженно боровшийся против самодержавия, а потом столь же энергично против большевиков, был арестован при нелегальном переходе советской границы и приговорен к расстрелу, замененному на десять лет лишения свободы. Конец Савинкова неясен. 7 мая 1925 года он то ли сам покончил с собой, то ли был выброшен сотрудниками ОГПУ из окна здания на Лубянке. Вдову великого князя Сергея Александровича великую княгиню Елизавету Федоровну летом 1918 года большевики заживо бросили в шахту близ уральского города Алапаевска вместе с другими представителями романовского дома, которые перед этим содержались под арестом в Вятке.

Источник: Сергеев В.Д. История Вятского края в персоналиях. Вятка (Киров). 2005.