БАСКА

“Якимова Анна Васильевна, дочь священника. 26 лет… Уроженка Вятской губернии, по окончании курса в местном епархиальном училище была учительницей сельской школы в селе Камешницком (Орловского уезда Вятской губернии). В 1875 году привлекалась к дознанию о преступной пропаганде в империи, судилась и была оправдана. Известна в партии под прозвищем “Баска”. В октябре 1879 г. прибыла с Желябовым в Александровск, где осталась до дня неудавшегося взрыва… В начале 1880 г. …проживала на конспиративной квартире… служившей местом изготовления динамита для террористических предприятий. Весной того же года отправилась в Одессу… Занималась приготовлением к предполагаемому цареубийству… С января 1881 года поселилась в доме графа Менгдена… скрылась оттуда 3 марта вечером. Задержана в Киеве 25 апреля 1881 года…” 

Возможно, конспиративную кличку “Баска” Анна Васильевна получила в народовольческой среде из-за употребляемых ею вятских словечек “баско” (хорошо, красиво), “баской”, “баская”. Жизнь Якимовой (1856-1942) была долгой, с тяжелейшими испытаниями, фанатичной убежденностью в правоте своих утопических иллюзий и горькими разочарованиями при осознании, что ее участие в “созидании разрушения” обернулось в конечном счете построением общества “казарменного социализма”, хотя к большевистскому эксперименту она не имела никакого отношения.

Дочь священника села Тумьюмучаш Уржумского уезда Вятской губернии (ныне территория Республики Марий Эл) с малых лет прониклась чувством сострадания к “униженным и оскорбленным”, мечтала стать фельдшерицей, чтобы лечить крестьян. Общение с радикально настроенной интеллигенцией Вятки во время обучения в епархиальном училище, подвинуло Анну на участие в “хождении в народ”, хотя какой пропагандист революционных идей мог получиться из молоденькой земской учительницы, наивно читавшей крестьянам народнические брошюрки?

“В с. Камешницком, в 25 верстах от г. Орлова и в таком же почти расстоянии от Вятки, учительствовала я с сентября 1873 г. по 12 мая 75 г., когда была арестована. С крестьянами сошлась я довольно скоро, и почти не было времени течение дня с утра до вечера, чтоб я могла остаться одна. С раннего утра ребята уже собирались в школу. Квартира моя сначала помещалась в том же доме, где школа, во второй половине дома крестьянина с большой семьей. У них же я столовалась. Когда число учеников увеличилось, пришлось взять под школу и мою комнаты, а мне переселиться в другой крестьянский дом. Зимой, когда не было усиленных сельскохозяйственных работ, ученики были довольно великовозрастные, лет до 16-ти и больше. После уроков толпились у меня: то просто беседовали, рассматривали картинки в книгах, а то и читали вслух. В то время заходили и взрослые: прочитать или написать письмо или просто потолковать о том, о сем, а молодежь за книжками. Кроме довольно скудной школьной библиотеки, была у меня библиотечка с подбором тенденциозных книг. Среди крестьян знакомство было большое, так как раннею весною, по предложению земства, в праздничные и воскресные дня, когда не было школьных занятий, я ходила по деревнях прививать оспу. В беседах крестьяне были вполне откровенны, в критике существующего не стеснялись, книжки мои читались грамотными охотно, но и только. Не проявлялось никаких намеков на зарождение революционной самодеятельности. Приходилось постоянно упираться в одно и то же: Не нами это началось, не нами и кончится!”. Отсутствие желательных в революционном отношении результатов приписывала я своему неумению подойти к делу, неопытности и, чувствуя полную неудовлетворенность, подумывала уехать в Питер поучиться и позаимствоваться знанием и опытом других. Но поехать самой в Питер не пришлось, а повезли меня туда жандармы”. Вот по какой причине не состоялись экзамены в Камешницкой земской школе.

Не слишком ли было жестоко за несколько пропагандистских изданий продержать молоденькую учительницу почти три года в тюремном заключении? На “процессе 193-х” Якимову в числе такой же зеленой молодежи оправдали. Но неприятие действительности, в которой и в самом деле было много негативных сторон, нетерпеливое желание ускорить ход истории копилось в душах многих пассионарно настроенных разночинцев, которые, продолжая “пущать революцию в уме”, стали переходить к террору, отвечая и на террор правительственный.

Удивительным было в ту пору, а впрочем, и позднее, участие в терроре женщин. Анна Якимова оказалась рядом с Софьей Перовской, Верой Фигнер, Ольгой Любатович... Она участвовала почти во всех террористических предприятиях “Народной воли”, состояла в ее Исполнительном Комитете, не раз оказывалась на грани смертельного риска. Вместе с Андреем Желябовым Якимова готовила покушение на железной дороге, когда народовольцы намеревались взорвать царский поезд, изготовляла динамит на конспиративных квартирах, а потом в одной из них в феврале 1880 года прятала своего земляка Степана Халтурина, после того как он произвел взрыв в Зимнем дворце.

Якимовой пришлось выдержать состязание на роль хозяйки магазина сыров в полуподвале дома на Малой Садовой, откуда террористы намеревались рыть подкоп для закладки динамита. Претендентками были несколько народоволок и особенно Перовская, но выбор пал на Якимову из-за ее “демократической внешности”. Хозяевами магазина сыров стали мещане Кобозевы, а на самом деле Юрий Богданович и Анна Якимова, приветливая, с ямочками на щеках и челкой наискось по лбу. Выбор сыров в магазине был отменный – рокфор, честер, русский, русский зеленый, голландский... А по вечерам сюда тайком приходили Андрей Желябов, Мартын Ланганс, Николай Колоткевич, Николай Суханов, Григорий Исаев. Пробив толстую стену фундамента, народовольцы, лишенные света и свежего воздуха, в промозглом холоде долбили ломами промерзшую землю. Анна выходила на улицу – она должна была особым сигналом предупреждать сотоварищей, если бы появились случайные прохожие, потому что удары, доносящиеся из-под мостовой, могли их насторожить. Однажды в магазин заглянул управляющий домом и спросил, не дал ли трещин асфальтовый пол. Привыкший распоряжаться он сделал осмотреть комнату, откуда рылся подкоп. Пускать туда управляющего было нельзя ни под каким видом – он непременно обратил бы внимание на землю, которую еще не успели прикрыть каменным углем, предназначенным для топки печей. Анна Васильевна решительно преградила путь опасному гостю: “Я только что развесила там белье. Да мы и сами заинтересованы в целости асфальта”.

1 марта 1881 года Якимова готовилась с улицы подать знак Михаилу Фроленко о приближении царской кареты, чтобы тот, находясь в магазине, замкнул провода гальванической батареи. Но царь изменил маршрут выезда. Тогда народовольцы использовали запасной вариант. На Екатерининском канале по взмаху платка Перовской Рысаков метнул снаряд под царскую карету. От второго взрыва, произведенного Игнатием Гриневицким, Александр II получил смертельные ранения. Погибли также казак из конвоя и проходивший мимо мальчик, позднее от ран умерла молодая женщина, случайно оказавшаяся на роковом месте. А ведь император мог проехать и по Малой Садовой улице, и тогда взмахнуть платком пришлось бы Якимовой.

“Едва закрывался магазин, хозяева лавки приступали к подкопу. Дело было ведено опытной рукою... Хозяева лавки скрылись... В разных обнаружили разбросанные землекопные и минные инструменты... В отверстии в стене оказалась склянка с жидкостью для заряжения гальванической батареи... Система вполне обеспечивала взрыв, от которого должна была образоваться среди улицы воронка до двух с половиною сажен в диаметре”. Так в жандармских документах описывалось место, откуда народовольцы готовили покушение.

Якимову судили на “процессе 20-ти”. В числе десяти подсудимых ей был вынесен смертный приговор, который потом все же заменили отбытием каторги. В судебном отчете об Анне Васильевне можно прочесть: “Говорит спокойно, по временам улыбается”. Но чего стоило ей такое поведение, когда она ни на миг не могла забыть, что в камере Трубецкого бастиона находится ее новорожденный ребенок? Отец мальчика народоволец Мартын Ланганс был приговорен к каторге и умер в Шлиссельбургской крепости.

В народовольческой печати появилось письмо одного из узников Петропавловской крепости, чудом попавшее на волю. В нем рассказывалось и о Якимовой: “… Вас обдает затхлым запахом сырости и гнили, темнота так велика, что вы не сразу отличите окружающие предметы… Скоро, однако, глаз откроет, что каземат ваш совершенно пуст. В нем помещается лишь кровать с соломенным матрасом, прикрытым грязным, тонким, как лист бумаги одеялом: в головах небольшая подушка, чугунный столик вделан в стену… Стены покрытые плесенью, по которой струятся грязные потоки воды. Что в них поистине ужасно, так это крысы!.. Крысы постоянно врываются в камеры, поднимают отвратительную возню, стараясь взобраться на вашу кровать. В этих трущобах проводят последние часы осужденные на смерть. Здесь провели последние часы Квятковский, Пресняков, Суханов. Теперь между прочими сидит здесь женщина. Это Якимова! День и ночь стережет она ребенка, чтобы его не съели крысы. Мужественная великая мать. Окруженная со всех сторон призраками смерти, она не перестает вдыхать жизнь в своего ребенка. Кормясь пищей, от которой груди должны наполняться водой, она заставляет свой организм вырабатывать молоко, чтобы спасти свое дитя от голодной смерти”.

С ребенком на руках Якимову отправили на Карийскую каторгу в Забайкалье. В Красноярске товарищи по этапу уговорили ее отдать сына на воспитание в семью ссыльного врача. Увлеченность революционными делами не покидала Анну Васильевну и после отбытия каторжного срока. Она связала свою судьбу с партией эсеров, во время первой революции самовольно выехала из Читы, где находилась под надзором полиции, в Европейскую Россию, тяжело переживала провокаторство Азефа, была арестована и выслана обратно в Сибирь.

С 1917 года Якимова жила в Москве. Она стала активным членом Всесоюзного общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, писала воспоминания, редактировала издания Общества, помогала детским домам, школам, деревенским избам-читальням. Анна Васильевна не теряла связи с Вятским краем, переписывалась с учениками школы в Камешнице.

В 1926 году В.В. Куйбышев подписал специальное постановление Совета Народных Комиссаров, в котором Якимовой в числе восьми других участников “цареубийства 1-го марта 1881 года” была назначена пожизненная пенсия.

Но недаром в адресе кружка ветеранов-народовольцев, когда Анна Васильевна встречала свое семидесятипятилетие, отмечалась ее “суровая простота и нелюбовь к славословию”. Отношение Якимовой к тому, что происходило в стране, можно понять хотя бы из ее письма Вере Николаевне Фигнер: “...Вчера на ветеранской комиссии была речь о Фанни Кравчинской, и поручили Брагинскому вести о ней переговоры в НКСО (Народный Комиссариат социального обеспечения) на предмет помещения ее в Доме Ильича, на что по всей вероятности, последует положительный ответ. Но она-то согласится ли поехать в страну людоедов и вымирающего населения – вот вопрос. Если же согласится, то пусть телеграфирует сюда, а тогда ветеранская комиссия попросит НКСО забронировать за нею место на Шаболовке”. В письме шла речь о 80-летней вдове писателя-народника С.М. Степняка-Кравчинского, жившей в Лондоне. Пансионат на Шаболовке (Дом Ильича) предназначался вообще-то для старых большевиков. Законные хозяева “красной богадельни”, по правде сказать, не особенно жаловали ветеранов народничества. И все же Якимова и Фигнер надеялись испросить в Доме Ильича место для вдовы писателя и революционера. Ведь хотя он и был террористом, убийцей шефа жандармов Н.В. Мезенцева, но все знали о его дружеских отношениях с К. Марксом и Ф. Энгельсом.

Как бы то ни было, но осторожная и дальновидная Фанни Марковна, спутница жизни одного из прототипов легендарного Овода, не рискнула приехать в СССР, подтверждая этим сомнения Якимовой. А дата письма Анны Васильевны – 1933 год – символична. В самом разгаре по стране свирепствовал голод, организованный вольно или невольно неистовыми коллективизаторами.

Скончалась Анна Васильевна в возрасте 86-ти лет в эвакуации в Новосибирске. Тип, подобный Якимовой, характерен для женщин, участниц революционного движения в России. А.М. Горький, рассуждая об одной из героинь романа Николая Лескова “На ножах”, писал, что она “неутомима, исполнена самозабвения, готова сделать все, что ее заставят люди, которым она – сама святая – слепо поверит. Если ее пошлют убить – она убьет... может месяцами задыхаться в подвале, работая в тайной типографии, прятать у себя на груди заряженные бомбы и капсюли гремучей ртути, может улыбаться, когда ее мучают... и в любую минуту умереть “за други своя”.

Как совместить все это с рытьем подкопов, изготовлением динамита, смертельным риском, с неистовой готовностью ради иллюзорной идеи (или “святого нетерпения”?) убить освободителя миллионов крепостных крестьян, начинателя “великих реформ”? Воистину полна загадок непостижимая русская душа.

Источник: Сергеев В.Д. История Вятского края в персоналиях. Вятка (Киров). 2005.