РАССТАВАНИЯ С САРДОЙ
I
В окрестностях Уржума в начале восьмидесятых годов прошлого века часто можно было встретить невысокого мужчину с этюдником за плечами, а иногда с удочками или с грибной корзиной в руках. Со стороны посмотришь – уставший пожилой человек, но подойдешь ближе и удивишься – сколько в глазах его, окаймленных лучиками морщинок, молодого задора, энергии, теплоты. Это был местный художник Иван Ефимович Веприков.
Я счастлив, что нашим жизненным путям суждено было перехлестнуться. Это случилось, когда я был назначен редактором уржумской районной газеты. Сначала состоялось знакомство с его картинами. Они висели в красном уголке редакции. Поинтересовался – откуда взялись и кто их автор? Мне сказали, что это полотна местного самодеятельного художника И.Е. Веприкова.
Картины поражали высоким профессионализмом, что было удивительно для статуса «самодеятельного живописца». Они ярко и точно передавали состояние запечатленных мгновений природы в разные времена года и не только вятской, но и кавказской. Пейзажи обладали какой-то колдовской силой притяжения – их хотелось смотреть еще и еще.
Особенно поражала мое воображение черноморская волна. Она – подобно «Девятому валу» Айвазовского – приковывала внимание необузданной силой стихии, готовой обрушиться на тебя. Картина перекликалась с работой великого морениста только темой, но по манере исполнения она имела свой «почерк», выразительные средства которого наполнили волну динамикой неудержимости. Окончательно я был очарован талантом уржумского мастера, когда посетил выставку его работ, развернутую в местном музее.
Скоро состоялась еще одна заочная встреча. На этот раз, разбирая редакционную почту, обратил внимание на стихи. Они были похожи на поэтические акварели и тоже отражали красоты вятской природы. Посмотрел на подпись – так и есть: автор он же – Иван Ефимович Веприков. Очень захотелось познакомиться с ним.
II
Мы встретились в редакции. Я сразу почувствовал, какая мощная энергия исходит от этого невысокого, очень подвижного, обаятельного человека. Наша обоюдная симпатия скоро переросла в крепкую дружбу. Нас тянуло друг к другу. Он часто заходил ко мне в редакцию, я к нему – в мастерскую. Ефимыч (так его все звали) работал тогда художником-оформителем в автоколонне. Стали частыми совместные походы на рыбалку, в лес за ягодами, за грибами. С ним рядом красота вятского края открывалась для меня в неожиданных ракурсах и все более и более очаровывала.
Во время долгих бесед у костра я постепенно познавал биографию человека исключительной судьбы, стал понимать – почему, где бы мы ни ходили, ноги сами несли его в одно и то же место. Конечно, по красоте окрестных пейзажей оно было настолько великолепно, что я решил: это-то его сюда и тянет, но, как потом узнал из его исповедей, главной притягательной силой было то, что эти места являлись его малой родиной.
Помню, вечерней порой он подолгу молча смотрел в ту сторону, где стояла его родная деревенька Сарда. Я, уж знакомый с вехами его биографии, представлял, что ему видятся сейчас ровные улочки Сарды, наполненные гиканьем ребятишек.
Вот босоногая ватага бежит к реке, и среди них он, Ваня Веприков. А может быть он вспоминает о том, сколько же ему раз приходилось расставаться с родной Сардой?
III
Впервые это произошло после того, как в течение одной недели умерли от тифа отец и мать. Малолетнего ребенка отдали в Уржумский приют. Память сохранила и то, что однажды чужие дядя и тетя взяли его к себе в «дети». Тепло, сытно жилось у них, но радости не было: заставляли с утра до вечера работать. Как-то своенравный мальчишка сказал дерзость хозяину дома. Тот так выпорол его, что сидеть было больно. Ночью Ваня сбежал. Прятался до утра во ржи за околицей, а потом добрался до Уржума и вернулся в приют.
Когда в Сарде организовался колхоз, мальчик вернулся в родную деревню. Коллектив хозяйства взял его на содержание. Жил у деда, ходил в школу. Однажды (Ваня учился в четвертом классе) учитель, рассматривая его рисунок, спросил:
- Кто это тебе нарисовал? Или ты украл у кого?
- Я сам, сам! – захлебываясь слезами, закричал мальчик.
Подозрение ранило его душу. Он стал еще настойчивее заниматься рисованием, чтобы доказать учителю, что может нарисовать еще лучше. Скоро о его способностях заговорила вся деревня. Односельчане единодушно решили, что Ване надо учиться, но помочь ничем не могли. Они сами получали за работу пресловутые трудодни, а на них далеко не уедешь.
После шестого класса мальчику пришлось работать матросом на пароходе, ходившем по Вятке. Надо было кормить и одевать себя. Но мысль об учебе глубоко запала в голову. «Где можно выучиться на художника? - рассуждал Ваня. – Ну, конечно, в Москве».
В это время как раз вербовали молодежь на новостройки столицы, и он решился… С группой завербованных поехал в Москву. Это было второе расставание с Сардой.
IV
В Москве Ваня днем учился строительным специальностям, а вечером ходил в изостудию при Доме культуры. Преподаватель студии восторгался способностями ученика и тоже советовал учиться дальше. Но на учебу нужны деньги, а где их взять… И Ваня снова возвращается в родную деревню.
Отчаявшись осуществить мечту об учебе, он идет в военкомат и просит раньше срока записать его в ряды Красной Армии добровольцем. В третий раз он расстаеся с Сардой. На этот раз уже надолго.
V
Проходил службу в авиационном полку. Надеялся приобрести хоть какую-то специальность авиатора и подняться в небо, но замполит полка оценил его способности к рисованию и стал рядовой Веприков полковым художником. Замполит не мог нарадоваться его способностям.
- Учиться тебе надо, - как-то сказал он по-отечески.
- Учиться, учиться, - ответил в сердцах Ваня, - а на что?
И он рассказал майору о своей нелегкой сиротской судьбе.
- Я тебе помогу, - пообещал замполит. И действительно, он хлопотал перед командованием о направлении талантливого солдата на учебу. И вот настал день, когда майор вручил Веприкову направление в Московское художественное училище и хотел сам отвезти его на вокзал. Но уехать не успели… Когда уже шли к машине, по радио передавали страшную новость – началась война…
Вместо художественного училища пришлось по ускоренной программе закончить школу воздушных стрелков. Выпускники рвались в бой, в том числе и Иван Веприков, но его направили не на западный фронт, где шли жестокие бои, а на Дальний Восток. Там он и нес службу в составе авиационного полка. Несколько боевых вылетов совершил только когда началась война с Японией. Последний воздушный бой запомнился особенно. ИЛ-2, в составе экипажа которого летал Ваня, был подбит. Охваченный пламенем, самолет стремительно падал вниз. Но летчик невероятным усилием сумел сбить пламя и посадить машину. Экипаж отделался ушибами. Больше всех их досталось стрелку-радисту. Иван долго лежал в госпитале. Здесь-то, когда дело пошло на поправку, он проявил свои способности, как художник. Далее – до конца службы – он в руках своих чаще держал кисти, чем автомат. Занимался оформительской работой.
Домой – в Сарду – вернулся Иван Веприков в 1946 году. Собственно, дома-то у него и не было. Никто не ждал его в родной деревне.
Слухи дошли, что в селе Рождественском ремонтируют действующую церковь, и там ищут художника, который подновил бы настенную роспись. Иван решился предложить свои услуги. Видимо, он верил в то, что сможет: закончил работу к сроку, заказчик остался доволен.
А мысль об учебе его не покидала. Днем он расписывал стены в храме, а вечером бежал в село Петровское в вечернюю школу. Надо было наверстывать упущенное. Учительница Тамара Пвловна взяла как бы шефство над целеустремленным парнем. Из-за того, что многое уже забылось, он чувствовал себя неуверенно. Молодая учительница помогала ему восстановить в памяти имеющие пробелы, подтянуться, выровняться со всеми. Это внимание, забота отозвались в душе парня искренней любовью.
У Тамары Павловны уже росла дочка, она ждала возвращения мужа с войны. Но пришла поздняя похоронка.
Иван был горяч, настойчив в своих ухаживаниях, но Тамара Павловна долго соблюдала дистанцию. Наконец-то он отогрел душу, растопил сердце возлюбленной и она согласилась стать его женой.
Они вместе переехали в Уржум. Работать Иван устроился художником в районный Дом культуры. Здесь эвакуированные из Ленинграда артисты ставили спектакли. Веприков делал для них декорации. Ленинградцы говорили, что такие прекрасные декорации создают у них настрой на хорошую игру. Поэтому успех спектакля – это не только заслуга артистов, а и художника-декоратора.
Когда артисты вернулись в Ленинград, Иван Ефимович продолжал работать в РДК художником-оформителем.
VI
Всё ладилось, всё шло хорошо, только вот жилье не устраивало молодоженов – уж очень оно было ветхим и тесным. Решили разобрать старый дом, а на его месте построить новый. И построили. Жили в нем Иван да Тамара долго и счастливо. Родили и вырастили сына, справили серебряную свадьбу.
Тамара Павловна оказалась любящей, отзывчивой, понимающей душу художника. Она, как могла, создавала Ивану условия для творчества, верила в его исключительный талант. Поэтому Ефимыч «свирепствовал» (так он называл творческий экстаз), создавая чудесные полотна. Они занимают достойное место в экспозициях областных, всероссийских, всесоюзных выставок самодеятельных художников. Посетители экспозиции оставляют восторженные записи о работах Веприкова в книгах отзывов. Иван Ефимович за участие в этих выставках удостаивается шести дипломов первой степени.
Но мысль об учебе не давала покоя. И хотя талант от Бога позволил ему самостоятельно достичь высокого профессионализма, но без диплома он чувствовал себя ущербным. И тут Иван Ефимович узнает, что модно учиться заочно в Москве при Доме народного творчества имени Крупской. Послал туда свои работы, и был зачислен.
Выполняя задания по учебной программе, он получал хорошие отзывы, а однажды рецизент написал: «Великолепно! Вам у нас нечему учиться, это мы должны у Вас учиться…» Поэтому ему позволили закончить учебную программу в ускоренном темпе (вместо четырех лет он учился менее года). Наконец-то Веприков получил желанный документ о специальном образовании.
VII
Я долго размышлял, зачем ему это надо было: творческого мастерства учеба ему не прибавила, тщеславие ему было чуждо? И вдруг понял – документ давал ему право учить других. По своей инициативе, не преследуя никакой корысти, создал он при РДК изостудию для детей. И здесь открылась еще одна грань его таланта – дар педагога. Ребята обожали своего руководителя изостудии. Ефимыч учил их не только рисовать, владеть кистью и красками, но и понимать, любить родную природу.
И нет ничего дороже для педагога, если зароненное им семечко прорастает. Не все его воспитанники стали художниками, но все сохранили огромную тягу к тому, чтобы при первой возможности бежать с этюдником на природу: и школьный учитель А. Кожевников, и армейский офицер В. Попов, и шофер Ю.Морозов… Но наивысшая гордость мастера – сын! Он пошел его дорогой, получил высшее образование в Суриковском институте и стал профессиональным художником.
VIII
Иван Ефимович был щедр, великодушен, открытой души человек. И в то же время легкоранимый, не прощающий предательства, лицемерия, фальши.
Однажды я зашел к нему в мастерскую и воочию увидел, как он «свирепствовал» за мольбертом. С небольшого этюда, сделанного на дырявом куске фанеры, он писал картину.
На переднем плане хоровод березок, утопающих в снегу. Но уже ощущалось, что этот плен не будет долгим: снег потемнел, порыхлел, косы березок приобрели фиолетовый оттенок.
Картина с тонко прописанными деталями смотрелась чудесно! Но вдруг я перевел взгляд с картины на этюд и ощутил: на куске фанеры осталось что-то такое, что не удалось перенести на большое полотно. Крупные, энергичные мазки, иссиня-фиолетовый колорит гораздо точнее передавали состояние солнечного мартовского дня. Я спросил, показывая на этюд:
- А что с этим будешь делать?
- Выброшу.
- Да ты что? – закричал я. Это же законченное самостоятельное произведение!
Ефимыч удивился моей реакции. Внимательно посмотрел на этюд, затем на картину и согласился со мной.
Потом этюд, с тщательно заделанной дыркой и вставленный в рамку, занял достойное место в персональной выставке художника и был отмечен особым вниманием зрителей. После выставки Ефимыч подарил эту работу мне.
IX
Он щедро раздаривал свои полотна. Никогда не делал из творчества бизнеса. Если же видел, что человек неравнодушен к его пейзажам, что он разбирается в искусстве, то дарил, как говорится, на выбор.
Но каждому в душу не влезешь. Случалось и такое. Крупный чин областного масштаба долго восхищался картинами Ефимыча, выставленными в музее С.М. Кирова. Художник подарил ему два особо понравившихся этюда. А через некоторое время по каким-то каналам узнал, что картины с его дарственными надписями стоят у того чина дома в туалете.
Ефимыч, не откладывая на потом, поехал в Киров. Узнал, где живет тот чиновник, пришел к нему домой – и сразу в туалет. Информация подтвердилась – этюды стояли там. Он забрал их и молча удалился.
Или же такой случай. Когда уже были подготовлены документы о приеме его в Союз художников, Ефимыч узнал, что один из членов правления выразил сомнение в целесообразности приема в творческий союз самодеятельного автора. На следующий же день он пришел в Союз, забрал свои документы и больше к этому вопросу никогда не возвращался.
Были среди чиновников областного масштаба и искренние ценители его творчества. Среди них В.В. Бакатин. Узнав, что в Уржуме живет такой самобытный, талантливый живописец, Вадим Викторович при первой же возможности побывал у Ивана Ефимовича дома. Он долго рассматривал написанные художником пейзажи, натюрморты, многочисленные этюды и искренне восхищался. Конечно же, гость тоже увез дар художника, но принял его с чувством глубокой признательности, благодарности.
Потом Ефимыч не раз получал от него маленькие презенты (дорого внимание) и из Кемерово, и из Москвы. При случае Бакатин напоминал местным руководителям: берегите этого уникального человека.
Более ста лучших работ Ефимыч передал в дар родному Уржуму. В.В. Бакатин попросил местные власти рассмотреть вопрос о выделении помещения для размещения постоянно действующей выставки художника.
X
Последние годы своей жизни Иван Ефимович тяжело болел. Уже не стало сил ходить с этюдником на природу, ходить на рыбалку. Душа его не могла смириться с этой немощью. Творческая энергия искала выход, и она нашла его в поэзии. Ефимыч и раньше писал стихи, но в эти дни они стали единственной возможностью реализовать свой могучий талант, единственной возможностью высказаться, исповедоваться перед самим собой.
Стихи эти были, как всегда, образными, чувствовалось, что мгновения, отраженные в них, мог уловить только взгляд художника. Но их пронизывали грустные прощальные нотки:
Меж туч синеет неба просинь
В лесах желтеющих светло.
Последний лист роняет осень,
Уходит летнее тепло.
А воздух чист и так прозрачен,
Что мне видна любая даль.
И над печалью черных пашен
Льют журавли свою печаль.
И в это время увяданья
И мне становится грустней…
Предчувствую свой час прощанья
В прощальном крике журавлей.
…В этот чудесный осенний день Иван Ефимович почувствовал облегчение от болезни и настроение его улучшилось. Как раз и сын Саша приехал из Кирова на своей «Ниве» навестить больного. Все это воспринималось Ефимычем как праздник. Тамара Павловна накрыла на стол, выпили по рюмочке домашней настойки.
- Саша, - обратился отец к сыну, - свози меня на природу.
- Папа, я с удовольствием, лишь бы тебе это было не во вред.
- Эх, сынок… - с грустной улыбкой сказал Ефимыч и махнул рукой.
Ехали тихо. Иван Ефимович жадно смотрел по сторонам. Окрестные леса словно специально оделись в яркие наряды, дороги были выстланы пестрым ковром опавшей листвы, деревья благодарным шумом встречали своего кумира.
- А туда можно проехать сейчас? – тихо произнес Ефимыч.
Саша понял, куда это «туда» и повернул машину в сторону Сарды. К этому времени от деревни осталось только три дома, заросших высоким бурьяном. Ефимыч вышел из машины и долго смотрел на эти дома. Что ему виделось сквозь их почерневшие крыши?
Постояв так минут двадцать, он низко поклонился три раза и коротко сказал: «Поехали». Это было четвертое, последнее расставание с Сардой. Спустя два месяца Ивана Ефимовича не стало…
***
Моя дружба с Ефимычем нашла продолжение в дружбе с его сыном Александром Ивановичем. Для нас стали как бы паролем слова: «по-свирепствуем!», «похохочем!» Всякий раз, собираясь за праздничным столом, мы добрым словом вспоминаем Ивана Ефимовича и ощущаем – как нам не хватает общения с ним.
В.Помещиков.
2015 год? |
