Дорогое незабвенное
(Воспоминания Г. М. Березиной-Соколовой)
Л. Б. Безденежных
Галлу Михайловну Березину-Соколову я знала с детства как маму моей подружки. Вновь мы встретились в 1970-х годах, когда я переехала в Киров, а сейчас даже живём в соседних домах, изредка видимся, ведём беседы-разговоры. Галла Михайловна 50 лет проработала врачом, общалась с интересными людьми, многое сохранила в памяти. Медицинский стаж её семьи (10 человек) более 300 лет. На вопрос, какие годы в жизни были главными, Галла Михайловна отвечает: «Уржумские». Она и сейчас постоянно интересуется Уржумом, школой. Воспоминания Галлы Михайловны были записаны к её 95-летнему юбилею.
Семья
Родилась я в деревне Шои Лебяжского района, помню даже название сельсовета – Комлевский. В семье дедушки Селюнина Ивана Фёдоровича и бабушки Наталии Ивановны выросли три сына: Михаил, Григорий, Николай. До того бедные были, что придёшь к ним, бабушка самовар поставит и говорит: «Галя, хлеба-то нету, пойду у соседки займу». Бабушка, совсем неграмотная, внушала мне: «Галя, не учись, давай ткать да шой (шей)». Я училась ткать, бывало, всё перепутаю, но бабушка не ругала меня.
Очень бедно жили, а все три сына получили высшее образование. Сначала закончили Уржумское реальное училище. Средний брат Григорий начинал с землемера, потом инженер-геодезист, жил и работал в Горьковской области. Любил к нам ездить, такой хороший, весёлый мужик был. До сих пор на стене висит балалайка, бывало, возьмёт её, давай играть, каких только мелодий не знал. Чудак гроб заказал себе за несколько лет до смерти, хранил его на подволоке.
Младший Николай поначалу работал бухгалтером в кредитно-товарном товариществе, затем стал врачом, жил в Сарапуле. Во время войны был в плену, освободился в конце 1945 года, его сразу арестовали, ставили в вину, что работал на немцев. Свидетели говорили, что он наоборот спасал наших, помогал побегам, накладывая ложный гипс, ложную повязку.
Старший сын, мой папа Селюнин Михаил Иванович работал учителем и директором Шойской начальной школы. У дедушки Ивана старшего был родной брат, Иван младший. В те времена при крещении давали имена по святцам, одинаковые имена у братьев и сестёр в одной семье были не редкость, (у мамы, кстати, тоже две сестры – две Анны). Иван младший служил урядником, жил побогаче, его дочь Анна нигде не училась. Родители поедут жать-косить, а она всё с книжечкой, всё с книжечкой. Самовар поставит, а сама всё книжку читает. Осенью уехала в Пермь, закончила рабфак, потом поступила в мединститут. В институте существовало такое правило: каждый должен был завербовать двух человек, вот она и уговорила папиного брата Николая и ещё одного парня. Дядя Коля, приехав после первого курса, завербовал следующих двух, одним из них был папа. К тому времени отец семнадцать лет проработал в школе, да и по возрасту едва успел, ему было 39 лет, в институт принимали до 40 лет. Помню, в Пермь к папе летом на пароходе плавали. Ночевали в учебном корпусе, спали на столах в аудитории.
Познакомились мои родители на учительском кустовом собрании-конференции. Мама Мария Семёновна (в девичестве Казанцева) родом из Шурмы. После окончания Уржумской гимназии она жила с сестрой в деревне Сеснур и работала учительницей начальных классов. Папа был такой заводила, шутник, всегда в центре веселья. Мама оказалась рядом, завязался роман. Поженились в 1917 году в Тюмени, там папа служил в царской армии. За это его после революции хотели забрать, приходили за ним, мама даже прятала его в хлеву. Потом как-то всё затихло, но фотографию папы в форме убирали подальше.
М. С. Селюнина (Казанцева). Первые годы учительства. Сеснур. 1910 г.
В Шое мы жили в семье дедушки в маленьком пристрое с одним окошком. В школу я пошла уже из нового дома. В доме, который выстроили на самом конце деревни, было три комнаты, кухня, сени. В учительстве родители жили весело, дружно, собирались компанией то у нас, то в другом месте. Моя учительница Каширская Надежда Александровна жила в селе Кузнецово, но в непогоду часто ночевала у нас. Хорошо помню, как однажды летом к нам заходили две учительницы, мамины знакомые по гимназии Анна и Елизавета. Мама самовар поставила, чайку попили, поговорили. Мы их за ворота проводили и я смотрела, как они друг за другом шли по дорожке, пока за кузницей не скрылись. Это были сёстры Костриковы. О том, что их брат С. М. Киров, в ту пору никто не знал.
Я, единственный долгожданный ребёнок, родилась в Ильин день 1921 года, после того, как отец свозил маму к какому-то известному врачу в Вятку. Повитуха, что роды принимала, жила в марийской деревне Шулепово на другом берегу реки Лаж, как раз напротив нашей деревни. Часто вспоминали: как только у мамы время родов подошло, папка через реку переплыл, чтобы быстрее, схватил бабку, посадил на плечи и снова вплавь назад. Бабушка уж в то время баню затапливала. Моим родителям ни дать, ни взять Галю надо было, а именины Галины далеко. Священник перебрал все святцы и нашёл: в Чехии есть православная святая Галла, именины её 21 мая. Вот и дали это имя и сказали: «Будете звать Галей». Крестил меня священник Бессонов, очень красивый батюшка, до сих пор перед глазами. Я его знала: в пятом-шестом классе училась в селе Лаж, он там служил, а я к нему как дочка заходила. Ближайшая церковь – в пяти километрах в селе Кузнецово, но с нуждами почему-то больше обращались в Лаж за десять километров.
Гала с мамой и тётей Полиной (оспопрививательницей). 1929 г.
Ещё из той поры очень хорошо помню, как ходили с дедушкой за грибами, за ягодами. Лес далеко, в первом логу земляника и грибы, во втором – малина. Позже там на выселке молодые селились, строили дома, образовалась новая деревня. Папа всегда держал рысистых лошадей, ездил куда-то на бега, привозил призы. Помню, как меня маленькую верхом сажал на Рагнету, когда боронил огород, который до самой речки спускался. Потом был Громка, он имела привычку ткнуть мордой в окно, чтобы его чем-нибудь угостили.
Нянчила меня, помогала по хозяйству нянюшка Маша. Мне было лет двенадцать, когда она решила вернуться в Шурму. На прощание подарила мне несколько конфет, которые вместе с царскими рублями хранила в своём маленьком сундучке. После её отъезда пришлось мне и кур кормить, и корову доить, и гусей, уток на речке пасти. Об этом я написала ей в письме и добавила, что очень скучаю. Маша после письма проревела всю ночь, утром наняла лошадь, погрузила свой сундучок и вернулась, да так прожила в нашей семье до конца дней. Маша с братом с детства были сиротами. Брат умер молодым, и все заработанные деньги она отправляла его жене с ребятишками.
Мамина сестра тётя Полина жила в другой марийской деревне за рекой и была оспопрививательницей. Замуж не выходила, одна выстроила дом, из чулана сделала кухню, на окнах были стеклянные синие ручки, дом казался очень богатым. От тётушки мне достался дорогой подарок – одеяло, которое выстегали монашки. Тётя умерла в разлив, мост через реку в распутицу разбирали, так папка в этот раз уже на своих плечах перевозил маму, она плавать не умела.
Деревня Шои в те годы была очень большая, с одного конца другого не видно. В семьях много детей, много молодёжи. Парни рослые красивые, зимой уезжали в Пермь, в Свердловск на заработки, а летом возвращались домой сенокосить, убирать урожай, поля большие засевались. Вечерами гулянья под гармошку, хороводы, интересно жили. Много деревенских осело в городах, много на фронте погибло. Всю жизнь мне хотелось съездить в родные места, но так и не удалось. Сейчас, говорят, осталось там домов пять.
Школа
В седьмой класс я пошла в Аркуле: туда отец получил направление на работу после окончания Пермского медицинского института. Через год его перевели в Уржум и назначили директором медучилища, узнали, что он много лет работал директором школы. Директорство он совмещал с работой врачом-рентгенологом в больнице.
Ленинская школа, в которой я училась с восьмого по десятый класс, казалась мне настоящим дворцом. Красивое здание из красного кирпича с паркетной плиткой на первом этаже, с огромным актовым залом, с просторными светлыми классами и кабинетами. Начальные классы размещались в отдельном двухэтажном корпусе. Водонапорная башня во дворе питала школьный водопровод. Рядом огород и сад, большая теплица с печным отоплением, дендрологический сад и школьный стадион. Это богатое наследство реального училища сохраняли прекрасные интеллигентные педагоги, которых до сих пор вспоминаю с благодарностью и теплом.
В кабинете физики Владислав Павлович Спасский умел всегда наглядно и доходчиво донести до нас любой материал. На большом столе он проводил опыты, демонстрировал различные приборы, многие из которых придумывал и изготавливал вместе с ребятами. Нам со столов, установленных амфитеатром, было всё хорошо видно. При ответах на уроках мы повторяли опыты, объясняя их. Интересно, что нашим родителям Владислав Павлович преподавал историю, когда история стала новой, от преподавания этого предмета он отказался. Спасский был таким большим эрудитом, умницей, знатоком природы, что без труда смог преподавать физику.
Владимир Иванович Журавлёв, как цыплят, водил нас ночью на практику по астрономии – изучать звёзды. Он очень интеллигентный, с добрым взглядом из-под очков, никогда не повышал голоса, вёл уроки математики и много лет был директором школы. Лучшие выпускники школы при поступлении в столичные вузы удивляли знаниями по физике и математике, умением мыслить и рассуждать.
Кабинет рисования и черчения с окном во всю стену. В нём полукругом расположен амфитеатр с большими откидными досками. Садишься на стул, конец доски – на колени, на доску – лист бумаги и начинаешь рисование с натуры. Натурой были чучела птиц, составленные из различных предметов натюрморты, различные гипсовые слепки, фигуры античных Богов.
Каждое утро в актовом зале школы проводились построение, там оглашались школьные новости, приказы, благодарности. Потом начиналась зарядка. Моя одноклассница Людмила Сычёва аккомпанировала на рояле, а учитель физкультуры Владимир Ефремович Богданов со сцены подавал команды. Любимым местом был огромный светлый зал физкультуры. Очень любила я гимнастику. Небольшой рост и небольшой вес позволяли подниматься на вершину пирамид, с которыми мы выступали на школьных вечерах. Вобщем, нигде и никогда более красивой и более приспособленной для учёбы школы я не видела. Жаль, что не сохранили кабинеты, им и сегодня не было бы равных.
Гала. Уржум. 1937 г.
После окончания школы в 1939 году я отправилась в Москву поступать в мединститут. На вступительном экзамене две девчонки что-то спросили у меня, преподаватель был глуховат, выпроводил всех троих. Моя карьера в Москве закончилась, я приехала домой. Папка говорит: «Что, будешь по танцам ходить? Ни в коем случае!». Срочно отправил меня в Ижевск. Мне повезло. Для девяти парней, не поступивших в военное училище, в институте организовали дополнительный приём. Вместе с ними попала и я, экзамены сдала хорошо, стала учиться в мединституте.
Военные годы
22 июня 1941 года мы с подружкой с утра отправились за город, шла сессия за второй курс, и мы готовились к экзамену по микробиологии. Вечером подхожу к общежитию, весь первый этаж забит народом. Что такое? Говорят – война. Всю ночь мы не спали, бегали по городу, разносили повестки.
Учились в мединституте тогда 4 года, каникул никаких не было, договаривались между собой, чтобы на денёк съездить домой. Однажды отправилась в Уржум за тёплой одеждой. Дали мне в дорогу плюшевую жакетку, ехала на перекладных, замёрзла до смерти. На почте в Малмыже упросила пустить на печку. До Уржума потом ехала в грузовике с рабочими, они меня какими-то брезентами закрыли.
Папа во время войны был мобилизован в госпиталь в Вятские Поляны, а госпиталь тот курировал Ижевск. В письмах отец мне постоянно писал: «Иди на фронт!». Мама из Уржума через отца передавала небольшие посылочки: то кусочек окорока, то баночку масла – подкармливала. А так мы постоянно кровь сдавали; накормят – деньги дадут, большую хлебную карточку, хлеб мы иногда меняли на что-нибудь. С нами училась девушка, ей абсолютно никто не помогал, жила только за счёт сдачи крови, так к концу учёбы она была полностью истощена, еле на ногах держалась.
В 1942 году в здании нашей школы в Уржуме находился эвакогоспиталь № 4691, я после третьего курса проходила там практику. Помню, как из Уржума на фронт провожали ребят, с которыми учились в школе, с которыми занимались физкультурой, среди них был мой партнёр по пирамидам Борис Козлов. Уехали они на грузовике, большинство – навсегда. Сразу после школы ушёл добровольцем на фронт и единственный сын директора школы В. И. Журавлёва. Умный, красивый парень погиб буквально через несколько недель.
Институт закончили в 1943 году врачами общей практики. Свою специализацию каждый потом получал по месту работы. Я сразу стала работать терапевтом в санчасти на военном заводе. Прямо под нашим зданием под землёй испытывали автоматы, наверху только и слышно «трр-тр-тр». На завод меня устроил Алёша Косарев, с ним мы познакомились на танцах. Танцы под духовой оркестр, часто без электричестве, бывали и во время войны.
По мобилизации я должна была отправиться на освобождённую территорию. Но повестки мне лично вручить не могли, работала по сменам, по 12 часов, жила на квартире без прописки, в общежитии не бывала. Помню, читала даже объявления на столбах, не разыскивают ли. Планировали меня отправить и на курсы токсикологов, ждали различных химических и биологических атак. Однажды вызвал начальник санчасти, достал из стола для меня предписание об отправке в освобождённый Курск, и… приказал срочно отправляться на малярийный остров. На острове между реками Камой и Белой находился малярийный стационар на 25 коек. Проработала я там всё лето, осенью вернулась на работу в Ижевск, повесток больше мне не посылали.
Как-то в моё дежурство на перевязку глаза пришёл бравый военный, а потом стал захаживать и без причины, встречал, провожал и до ЗАГСа довёл. В роддом попала на месяц раньше срока, беременность спровоцировала дремавшую во мне малярию. Дочь Людмила родилась перед самым Днём Победы. 9 Мая рано утром в палату пришла заведущая роддомом Александра Андреевна, нарядная она весёло сообщила нам радостную весть.
Врачебная практика
Папа трагически погиб летом 1946 года. Поехал в Киров на попутной машине в кузове грузовика, на Буйском перевозе машина перевернулась.
Муж Николай Березин поступил в военную академию имени Жуковского, жить в Москве было негде. Мама от папиной могилы уезжать в Ижевск не хотела, и я решила, что в Уржуме с ребёнком мне будет лучше. Чтобы получить хлебные карточки, сразу пошла в горздравотдел и попросила какую-нибудь работу. Совсем немного поработала терапевтом в детском доме и снова тяжело заболела малярией, даже зрение на какое-то время потеряла. Врач Филимонов Азарий Павлович каждый день навещал и лечил меня, а потом приглашал работать в терапию, но я отказалась, хотя к тому времени у меня уже был стаж терапевта более 4 лет.
Хирург-акушер Александр Гаврилович Федосимов работал один, он был уже немолод, нагрузка большая. На его предложение у меня было много сомнений, ведь акушерство в институте нам читали три дня. Я всё-таки решилась, и началась моя новая специализация. Поначалу Александр Гаврилович не очень доверял, проверял правильность диагнозов и назначений, но очень скоро разрешил самостоятельно вести приём и ассистировать на операциях. Сразу же он предложил мне работать в медучилище. На мои возражения, что я мало знаю, ответил, что преподавание и позволит быстрее квалифицироваться.
Сидят рядом Гала и А. Г. Федосимов. 1952 г.
Александр Гаврилович имел огромный авторитет, женщины ехали к нему не только с нашего района, но и из Лебяжья, Шурмы, Малмыжа. Все операции, вплоть до онкологии, он единственный делал на месте и делал это с великим мастерством и изяществом. Женщины потом съездят на облучение в Казань и про болезнь забудут, очень многим он спас жизнь. В сложных случаях Александр Гаврилович первым вместо эфирной маски стал применять спинно-мозговой наркоз. Это был мой главный и мудрый учитель. Кстати, он родом из Кирова, здесь жили две его сестры, а он всю жизнь прожил в Уржуме. Жена его Ольга Мартыновна работала операционной сестрой. Сотням деток помог Александр Гаврилович появиться на свет, а своих детей у них не было.
Много раз родственники и знакомые звали меня переехать в Киров, в Пермь, Ижевск, но я отказывалась, понимая, что большего опыта, чем тут, мне нигде не получить. Роддом на 20 коек всегда был заполнен, работа была напряжённая. Бывало, только придёшь домой или ляжешь спать, санитарка бежит. Дочь видела редко, два раза пыталась сходить на родительское собрание, пять минут просижу и – на выход. Так мои родительские обязанности и перешли к бабусе.
Если вызывали из медучилища во время уроков, то студентов забирала с собой в отделение, и для них это была лучшая практика.
Со временем я уже оперировала самостоятельно. Часто приходилось выезжать на сложные роды в сельские медпункты. В то время старались проводить роды естественным путём. Был один год, когда пришлось сделать 14 операций кесарева сечения, так нам на областной конференции это даже в укор поставили.
Случаев всяких бывало много. Однажды женщину из Шурмы подвезли на попутной лошади, а последние километры в метель муж вёл её пешком. Пришли: в одной руке у него тулуп, другой держит полуживую жену. Посмотрела, прямо под брюшной стенкой и головка, и ручки, и ножки ребёнка прощупываются. Срочно оперирую, матка лопнула, ребёнок давно погиб, а женщину спасли, один день только небольшая температура была. Оказалось, что в предыдущие роды в Шурме делали ей кесарево сечение. Во время операции подломились ноги у стола, акушерке пришлось держать стол на спине, вот впопыхах вместо тройного, был наложен одинарный шов.
Надо сказать, мне везло: за все годы была только одна смерть. Женщина поступила с Прорабского участка, добирались до Вятки, переправлялись через реку, потом ещё больше десяти километров до роддома. Опоздали, ребёнок уже погиб, а женщина разговаривала, но не успели начать операцию, она не выдержала. Миновали нас и инфекции, тогда ведь не было никаких ламп, не всегда даже хватало перчаток, руки обрабатывали раствором сулемы. Правда, у каждого был отдельный шкаф, обязательно снимали всю свою одежду и под халат одевали специально сшитые ситцевые платья.
Больничный городок
Среди врачей самыми близкими моими приятельницами были отоларинголог Ида Михайловна Кошкина и хирург Наталья Васильевна Самборская. Наталья Васильевна была старше, работать начала ещё до войны. В Уржум с фронта вернулась опытнейшим хирургом. Иногда, когда нас вызывали на помощь в хирургию, мне приходилось ей ассистировать.
Её отец, Самборский Василий Саввич, заведовал хирургическим отделением, точнее, он им жил. Среднего роста, сухощавый, очень подвижный и эмоциональный Василий Саввич был прекрасным человеком, врачом от Бога. В Уржум он приехал в 1909 году после окончания медицинского факультета Харьковского университета и ординаторской практики у известных хирургов – профессоров в Петербурге. Хирургический корпус с водяным отоплением и водопроводом был построен по его проекту.
Виртуозно владея скальпелем, Самборский делал любые операции, оказывается, их на его счету более тридцати тысяч. Мне он тоже оперировал аппендицит. Очень смущало меня, что ещё и студенты на операции присутствовали. Василий Саввич имел звание лучшего земского врача и работал в Уржуме до самой кончины в 1955 году. Был он главным консультантом и в Уржумском госпитале. Рассказывали, что для быстрейшего заживления ран он предложил рецепт специального супа из моллюсков. Ракушки собирали пионеры.
С женой Еленой Николаевной и тремя детьми жил Самборский очень скромно в небольшом доме напротив отделения и был готов прийти на помощь в любое время суток. У него и пальто не было, в непогоду накинет на плечи какую-то кацавейку, и бегом через дорогу. Василий Саввич любил природу, в редкие выходные дни одевал парусиновый плащ, привязывал удочки к раме велосипеда и отправлялся порыбачить на Вятку. Помню, как-то утром по больнице разлетелся слух, что из плена вернулся сын Самборского Игорь, а к вечеру уже другая новость: Игоря арестовали. Впоследствии Игорь Васильевич Самборский стал крупным учёным, изобретателем, жил он в Нижнем Тагиле. К брату потом уехала и Наталья Васильевна Самборская. Сын Самборского Дмитрий умер молодым.
Больница в Уржуме – целый больничный городок. Вокруг больничного двора среди огромных деревьев красовались из красного кирпича корпуса инфекционного, хирургического и родильного отделения, поликлиники. В отдельных зданиях – терапия, детская консультация и детское отделение, кожное и туберкулёзное отделения, лаборатория, кухня, клуб. Такой больнице могли позавидовать не только в районах, но и в области. В то время не было не только мобильных, но и стационарных телефонов, экстренные вызовы передавали санитарки, помню, летом даже босиком прибегали среди ночи. Врачи, как правило, жили в домах поблизости от больницы и в больничном доме.
Аптека тоже располагалась на больничной территории. Готовых лекарств почти не было, готовили их на месте. Не хватало и аптечной посуды, пузырьки и баночки от лекарств собирали и сдавали в аптеку. Врач при выписке рецепта должен был знать и состав и пропорции порошков, мазей, микстур. Редкие рецепты хранились в памяти старых провизоров и врачей, передавались по наследству. Когда-то дядя Саня купил рецепт одной кожной мази и поделился им с папой. Отец однажды выписал эту мазь учительнице, у которой был псориаз. При лечении у неё началось сильное обострение, она так страдала, что каталась по полу, не спала ночами и грозилась подать в суд. Но через некоторое время болезнь отступила и больше не повторялась, а она приходила к отцу с благодарностью. Очень жалею, что со смертью папы этот рецепт утрачен, ведь псориаз и сегодня не могут победить.
Коллектив в больнице был прекрасный, все жили одной семьёй, очень просто, умели работать и умели отдыхать. Между сотрудниками было единение, взаимовыручка, душевность. В клубе больницы устраивали прекрасные вечера с концертами и застольями. Мы уже позволяли себе модничать, новые платья к праздникам нам шили рукодельницы, ещё до войны сосланные в Уржум из Эстонии. Больница славилась самодеятельными артистами, они давали концерты и в городском Доме культуры. Некоторые были даже артистами в Колхозном театре Уржума. Театр ставил не только спектакли, но и оперы, за постановку оперы на смотре в Москве получил призовое место.
Хороший дружный коллектив был и в медучилище, и среди врачей и среди студентов были бывшие фронтовики. Все очень любили молодого Д. М. Менделевича, который потом стал профессором, заведующим кафедрой психиатрии Казанского медицинского института. Ко мне в училище относились доброжелательно, папу там помнили. Чувство родства долгие годы связывало всех, кто когда-нибудь работал в Уржумской больнице. Помню, с Натальей Васильевной скоропалительно отправились в отпуск. Доехали до Евпатории, пошли к главврачу попросить коллегу устроиться с жильём. Подходим к веранде и навстречу слышим радостный голос: «Уржумские бабоньки пожаловали!». Случайно главным врачом оказался Гремицкий, который совсем недолго работал в Уржуме, но встретил нас, как самых близких родственников и помог с путёвками, мы отлично отдохнули.
Тонечка
Многие уржумские врачи тех лет имели практику фронтовых госпиталей. С фронта вернулись и всю жизнь служили медицине опытнейшие хирургические сёстры Зинаида Николаевна Мышкина и Антонина Ивановна Вертелецкая. Ещё на финской войне Антонина Вертелецкая прошла школу фронтовой медсестры. Во время Великой Отечественной войны она была старшей операционной сестрой и с госпиталями дошла до японского острова Шикотан. После демобилизации Тонечка, так её ласково называли все работники больницы, 40 лет бессменно проработала старшей хирургической сестрой. За те годы хирургией поочерёдно руководили В. С. Самборский, Н. В. Самборская, И. Н. Артёменко, А. В. Мотовилов, А. В. Черепанов, Н. И. Меринов, М. И. Соболев, Н. Г. Дзюба, В. Кошкин. Каждый из них имел свой характер, свой почерк, свои привычки. Тонечка же постоянно, в любое время дня и ночи, обеспечивала операции всем необходимым, в образцовом порядке содержала операционный блок. Кроме основной работы Антонина Вертелецкая готовила сандружинниц, учила будущих медиков оказывать первую помощь, стерилизовать материалы и инструменты. Смолоду Антонина была активисткой, ещё в годы учёбы в Уржумском медтехникуме ездила по деревням с программой всеобуча. В больнице она возглавляла Совет медицинских сестёр; была депутатом Горсовета; находила время для участия в спектаклях, играла в струнном оркестре на гитаре, балалайке, мандолине. Муж Тонечки погиб вскоре после войны от несчастного случая, жила она с мамой и дочкой в больничном доме, где на первом этаже – пункт скорой помощи. Причиной неожиданной её смерти в 1990 году стала закупорка лёгочной артерии, сказалась постоянная работа с эфирным наркозом.
А. Вертелецкая
Дочь Антонины Вертелецкой Евгения когда-то в детстве обнаружила, что в паспорте у мамы, которую все звали Антониной Ивановной, значится отчество Ефтихиевна. Мама объяснила, что так ей больше нравится. Только приехав на похороны мамы, Женя из свидетельства о рождении впервые узнала, что отец матери – Шамов Ефтихий Иванович (1878 г. р.). Никого из родных к той поре уже не было, а семейная тайна чудесным образом открылась год назад. На заметку Евгении в газете откликнулся В. Д. Шамов из Уфы, который оказался её троюродным братом и собирателем семейной истории. Всю жизнь Евгения считала, что среди старшего поколения она на всём белом свете одна-одинёшенька. В списке же большой семьи уржумских купцов-староверов Шамовых значится более ста родственников. Так Женя Вертелецкая узнала свои корни, впервые увидела фотографии предков и поняла, почему её активистка мама никогда не была ни комсомолкой, ни коммунисткой.
Сосед
Жили мы в Уржуме на улице Красной в маленьком домике, через дом – семья Култышевых, Ава, старшая из четырёх детей, училась в одном классе с моей дочерью. Квартировал в этой семье, как тогда говорили поп Семён (протоиерей Симеон Гарькавцев). Это был человек высочайшей культуры, очень приветливый и доброжелательный. Внешне всегда был очень аккуратен, в чёрном пальто, в чёрной шляпе, в начищенных до блеска хромовых сапогах. Общались мы с ним, как с обычным соседом, поздороваемся, поговорим. Помню, шутил, почему за пуговицу не держусь, когда с попом разговариваю (была такая примета). Поговорить с ним можно было на любую тему, совета спросить и получить нужный, правильный совет. В церковь в те годы нам ходить не разрешалось, и он деликатно эту тему никогда в разговорах не заводил.
Очень любил отец Симеон детей. В простой белой рубахе бегал с ними по двору, играл в футбол, всегда на воротах стоял. Когда появлялись фрукты, арбузы, говорил, что ему очень хочется вкусненького, давал деньги и отправлял детей в магазин. Потом делил всё между ребятишками, а сам и не притрагивался. Хозяйка квартиры готовила на керосинке иногда отдельно для батюшки, ребята очень любили стащить пирожок и съесть его – каждому на укус.
В комнате на втором этаже, где жил отец Симеон, на большом столе стояло множество красивых макетов разных храмов с цветными окнами и золочёными маковками. К нему даже из Москвы приезжали мастера, детям от этих поделок доставались обрезки цветного целлулоида, золотистой и серебристой фольги. Когда хозяина не было дома, девочки показывали своим подружкам этот сказочный мир в большую замочную скважину.
О том, что у отца Симеона самые лучшие службы, говорили многие. Преподаватель Свердловской консерватории певец А. В. Новиков, приезжая летом в Уржум, обязательно ходил в храм послушать пение батюшки и говорил, что это самый красивый голос из всех, что он слышал. Спустя много лет из газеты мы узнали, о настоящей трудной судьбе этого удивительного человека («Тяни до праздника…» Памяти уржумского заступника – протоиерея Симеона Гарькавцева // Уржумский епархиальный вестник. – 2013. – декабрь (№ 10). – С. 8–11).
Жизнь в Кирове
Двенадцать лет проработала я в Уржуме, появились новые врачи, было на кого оставить отделение. С мужем к тому времени мы уже расстались, дочь подрастала, надо было думать о её дальнейшем образовании. Бывшие уржумцы пригласили в Пермь, там открылась новая санчасть. Во время отпуска в Кирове подруга уговорила сходить в облздравотдел. На работу меня готовы были сразу принять, но без жилья. Только вышла из отпуска – телеграмма из Кирова о выделении однокомнатной квартиры. Так с 1959 года до пенсии работала во втором Кировском роддоме и в женской консультации. Здесь были свои особенности, иногда приходилось с санавиацией летать на сложные вызовы в районы. На пенсию ушла в 72 года, меня ещё не отпускали, да я уже устала от ночных дежурств, был сад, семья.
Со вторым мужем познакомились совершенно случайно. Собрались на дне рождения у родственницы уржумской компанией, кто-то прихватил с собой скучающего командированного охотоведа, который приехал из Минска на симпозиум в институт пушнины. Весь вечер он смотрел на меня, пригласил танцевать, пришёл на следующий день. Потом часто приезжал в командировки и, в конце концов, перевёлся в Киров.
Глеб Валерьевич Соколов, кандидат наук, возглавлял лабораторию пушных зверей. Работа была связана с постоянными командировками по всей стране от Камчатки до Ташкента. Приходилось ему нелегко, ходил на протезе: на Карельском фронте миной оторвало ступню, в госпитале в Финляндии ногу отрезали почти до колена. За четыре десятка лет совместной жизни ни разу, ни одного грубого слова не слышала я от Глеба. Дочь училась в институте, так он постоянно повторял, чтобы я ей денег послала. С мамой у них была удивительная дружба, за столом он самый лакомый кусочек всегда подкладывал тёще. Беседы вели до полночи, все события обсуждали, старину вспоминали. Глеб был прекрасный человек, добрый, отзывчивый.
Г. В. Соколов
Когда дочь Людмила закончила школу, даже вопроса не возникало, кем быть, только в медицинский. Зять тоже был врачом. Внучка Марина – педиатр, её муж Олег закончил мединститут, но погиб. Родители Олега всю жизнь проработали врачами, сегодня эту эстафету принял правнук Даниил, он с первого курса работал в больнице, стал хирургом.
Сейчас меня опекает дочь. Я занимаюсь вязанием, читаю, смотрю телевизор и до сих пор обхожусь без очков. Две внучки, четыре правнука часто навещают по праздникам, в День Победы и обязательно накрывают праздничный стол. Недавно все вместе отмечали мой 96-ой день рождения. Примером для меня служит мама, которая дожила до 102 лет, сохранив ум и хорошую память…
Источник: Герценка: Вятские записки: [научно-популярный альманах]. Вып. 32 / Киров. гос. универс. обл. науч. б-ка им. А.И. Герцена ; [редкол.: Н. П. Гурьянова (сост.) и др.] – Киров, 2017. – 272 с., [8] л. цв. ил. : ил.
|
