«Молодым рассказать — не поймут, не поверят...»
Дети войны хлебнули лиха на своём веку. Саму войну, военный тыл они уже не помнят, малы были. Но вот послевоенная разруха и нищета врезались им в память.
Вместо мыла — яйца и щёлок
- Ночью иногда не спится, вспоминается детство, - говорит Александра Михайловна Сундырева. - Слёзы сами льются...
А.М. Сундырева
23 марта она отметила своё 90-летие. Родилась она в деревне Даровские, по-над Шурмой. Было там две длинных улицы, двухсторонняя и односторонняя, тянувшиеся по косогору над Шурминкой. За околицей — фермы, конюшня и свинарник, и дальше — поля колхоза им. 8 Марта, примыкавшие к тюм-тюмским полям. И фамилия большинства жителей, в том числе её родителей, была Даровских.
С. Шурма в середине ХХ века
Уютно в её городской квартире. Все удобства, две комнаты, кухня...
- Жили мы в небольшом деревенском доме, - рассказывает она о своём детстве. - Перед войной было нас 7 человек: отец и мать, бабушка и четверо детей. Отец вернулся с фронта по ранению, после войны ещё дети родились. Всего нас было 10 братьев и сестёр. Правда, двое умерли маленькими. Мама рано умерла, в 48 лет, и моя младшая сестрёнка осиротела в 5 лет.
В избе — одна горница. Краса дома — стол, крашеный, на резных ножках. Наверное, из Шурминского райпромкомбината. Табуретки были, скамеечки. Вдоль всей стены — длинная скамья из широких досок. Вот и вся крестьянская мебель. Бабушка спала на печи, остальные — вповалку на полатях. Летом — в большом чулане. О матрасах и простынях - городском баловстве - крестьяне в те поры только слыхали. Постель покрывали домотканым рядном, вроде половика-дорожки, им же накрывали подушки, оно же было вместо одеяла.
Пол был некрашеный. Скоблили его косарём. Александра, как старшая в семье, в первую очередь. Под потолком — керосиновая лампа. Хотя под горой работала электростанция, свет в деревни долго не проводили: электроэнергия шла в райцентр Шурму, на её предприятия и в учреждения. В хлев (непременно держали корову, овец, кур) ходили с керосиновыми фонарями, как и в баню по-чёрному.
Воду носили из-под горы, с ключей. Вёдра — на коромыслах. Колхоз на ферму оттуда же брал воду, возили в бочках на лошади. Зимой пробирались с вёдрами по снегам. В гололёд деревенские с утра пораньше выходили на косогор с топориками — рубили по склону ступеньки, как альпинисты...
В баню ходили со свежими яйцами и щёлоком — настоем золы в воде. Яйцами натирали кожу, они как мыло действовали. Стирали в щёлоке, в деревянном долблёном корыте. Щёлок и вошь убивает (а в войну вспышки сыпного тифа случались и в Уржумском, и в Шурминском районах). Гладили одежду утюгом, который накаляли на шестке печи.
- Отец сам мыло варил, - вспоминает Александра Михайловна. — Это уже после войны было, я помню. Падёт в колхозе скот, мясо есть нельзя, а на мыло колхозникам раздавали. Отец мелко-мелко мясо покрошит, зальёт каустиком, ещё чем-то, варит в таганке. Таким мылом мы только стирали, сами мыться не решались. Как первобытные мы жили. Молодёжи сейчас рассказать — не поймут, не поверят... Живём сейчас, как в раю.
Вместо конфет — свёкла да рябина
Дрова заготавливали в лесу сами, по порубочным билетам. Вывозили с лошадью. Потом пилили во дворе ручной пилой на чурки, кололи.
У дома — приусадебный участок, 30 соток. Колхозник с него и жил. На трудодни, по рассказам Александры Михайловны, в колхозе им. 8 Марта оплату выдавали, но в конце года, так что на неё не проживёшь.
- Я живу рядом с магазином «Магнит», - говорит она. - Иногда туда ещё захожу. Приезжают деревенские, покупают продукты, везут в деревню. Раньше совсем иначе было — в город везли. Шурма и то городом казалась. Я с восьми лет в школу ходила. Каждое утро бабушка выдавала мне старинную двухлитровую бутылку с молоком, чтобы я продала по дороге в школу. Как раз мимо ходила — рыночная площадь была у собора-маслозавода. Всегда продавала. Деньги нужны были: соль, спички, керосин сам не изготовишь. Другие там картошку продавали, яйца, масло, сушёные грибы — что у кого было.
Корова была кормилицей семьи. Правда, был натуральный налог — 520 литров молока в год. Но и семье хватало, и на продажу. Масло тоже было своё — сбивали в деревянной ступе. Делались такие из липового ствола. Заливали туда сливки и пахтали масло пестом. В войну, когда лошадей взяли на фронт вместе с мужиками, на коровах и быках пахали. И на женщинах пахали. Александра Михайловна это помнит: по очереди женщины впрягались в плуг и обрабатывали приусадебные участки. Сдавали ещё 75 яиц в год, шерсть сдавали.
Женщины пашут
Садов в деревнях тогда не было. По ягоды ходили с лукошками в леса и на луга. Малина, клубника, земляника, черника, черёмуха... Рябину морозили. Сахар был дорог, ягоды сушили. Грибы собирали в заплечные короба-пестери. Сушили в печи, солили в бочках на зиму. Весной на лугах собирали дикий лук.
Больше всего сажали картошки. Большие гряды — с капустой, луком, морковью. Солёная, квашеная капуста заготовлялась на зиму бочками. Было высокое подполье в доме. Был погреб во дворе, его на лето набивали снегом. Молоко с погреба, в глиняном горшке, холодное, долго оставалось свежим.
Садили свёклу, парили на зиму — вместо конфет. Свёкла была не красная, а белая, сахарная. Парили и репу. Выращивали тыкву — на каши. Были огурцы. А вот помидоры появились в деревне поздно, после войны.
Мясного ели немного. По традиции, соблюдали посты.
Плохо было с хлебом. В Шурме (райцентр всё-таки, почти город) хлеб вплоть до 1947 года продавали по карточкам. В деревне карточек не было. Пекли сами. Из чего?
Дети летом с утра брали лукошки и шли собирать головки клевера. Потом их сушили. Бабушка растирала эту кашку, провеивала. Мешали с небольшим количеством муки, выданной на трудодни, и пекли что-то под названием «хлеб». В другое время года брали ведро картошки, истирали её на крупноячеистой тёрке, добавляли муки и пекли хлеб. Кашу варили из ячменя. То на трудодни зерна дадут, то на своём участке ячмень вырастят. Сами дробили зерно.
- Сейчас половину одежды-обуви на свалку выкидываем, - говорит А.М. Сундырева. - Даже жаль бывает. А мы донашивали одежду и обувь за старшими. Ещё довоенные вещи были. Шили сами, меняли картошку на ткани. На трудодни колхоз давал лён. Мы его сами в бане сушили, теребили, ткали. Ходили в домотканом. Это не считалось зазорным: «Пусть будут заплатки, лишь бы чистая одежда была». Валенки катали из своей шерсти, варежки вязали. Я с детства прясть и вязать научена. Туфель мы почти не знали. Это — на выход. Я в первый класс ещё в лаптях пришла. Всё лето в лаптях деревня ходила. И зимой тоже. В лес зимой ездили, надев лапти поверх войлочных чулков, которые сами же из шерсти били.
В магазин колхозники почти не захаживали. Жили натуральным хозяйством. Да и что там можно было купить в войну? Пришёл отец с фронта — зашёл с дочкой в продуктовый. Она помнит: «Полки пустые, только соль, крупная, как градины, и бутылки то ли с вином, то ли с самогоном» ...
Вожжи делали дома из мочала
Полегче стало колхозникам в 50-е годы. Александра Михайловна добром вспоминает Георгия Максимилиановича Маленкова и Николая Александровича Булганина, которые в 1953-58 годах возглавляли советское правительство и больше внимания уделяли росту благосостояния колхозников. Нужно напомнить, что в 1947 году в СССР восстановили довоенный уровень промышленного производства, в 1949 году создали атомную, а в 1953 году — водородную бомбы и весь цикл их производства. Теперь было чем ответить на планы американского президента Гарри С. Трумэна от 1950-51 годов насчёт бомбардировки 70 советских городов 330 атомными бомбами, и можно было больше средств уделить росту уровня жизни советского народа.
Но всё-таки:
- Детства я не видела, - вздыхает наш ветеран.
С 10 лет она — в колхозных полях. Собирали в лукошки колоски за жаткой. Все руки были исколоты остью. Когда жали серпом, колосков не оставалось. Мама идёт и жнёт по трёхметровой ширины прогону в поле, оставляет пучки колосьев, а дочь идёт за ней, вяжет снопы и собирает их в суслоны. Вообще-то в Шурме была МТС, но многие трактора тоже на фронт ушли, вместе с трактористами... Не хватало даже жнецов, колхоз нанимал их на стороне.
Пололи поля. Дети и их бабушки шли по всходам яровых зерновых и льна, выдирали сорняки с корнем. Чистые были поля и без гербицидов. Но сколько ручного и почти дарового труда!
Сбор колосков
Лет с двенадцати Александра Михайловна «рулила» вожжами. Сама она запрягать лошадь не научилась, с утра отец ей помогал. А потом весь день в извозе. Шорник Николай Злобин шил хомуты, сёдла, другую сбрую из кожи. Но вожжи и верёвки часто делали сами. Дед Александры Михайловны, умерший ещё до войны, на дому их сучил из мочала.
Косили литовками. Луга были на берегах Кильмези. Поставят школьницу между двумя опытными косцами, они идут, размашисто траву срезают. А ей ничего иного не остаётся, как за взрослыми гнаться из последних сил, иначе из-за её прогона весь фронт косцов затормозится... Потом конные косилки появились. Но вокруг кустов и кочек (а их на лугах премного) всё равно убирали вручную, чисто, до былинки...
Потом уже в колхоз им. 8 Марта поступили первые два колёсные трактора — НАТИ и ещё какой-то, прицепной комбайн, сложная молотилка, грузовик- полуторка. Первым шофёром в деревне был Иван Александрович Даровских, отец Владимира Ивановича.
Но Александры Ивановны в колхозе тогда уже не было. Ей удалось окончить только 7 классов. Дальше образование было платным. Нужно было заплатить за год 150 рублей, купить учебники. Дорого для многодетной семьи. А вот младшие братья и сёстры получили среднее образование без проблем - плату тогда уже отменили. Она же пошла работать в колхоз, а потом и дальше.
В 17 лет — бригадиром на строительство «узкоколейки»
2 февраля 1952 года она вышла в первый раз на новое рабочее место — в Шурминском леспромхозе в Пиляндыше. Ей ещё не было 18 лет, только в марте «стукнуло». Колхоз дал справку, сельсовет в Шурме — паспорт. За Вяткой все рабочие постоянного кадра были из колхозов, всем паспорта выдавались. Девушку назначили бригадиром на строительстве УЖД.
Узкоколейный паровоз
Рабочие жили в общежитиях. Электричества там тоже не было. Электростанция была, работала на дровах на производственные объекты. В магазинах, хотя и орсовских, тоже не густо.
Лес валили, работая расчётами, как артиллеристы. Сначала рабочий убирал снег и всю поросль вокруг выбранного ствола. Потом шёл вальщик. У него — электропила. В лесу шумели дизель-генераторы, разгоняя дичь (но не мошку и комаров, увы). От них к пиле шёл кабель. Его волок за вальщиком другой рабочий. Вальщик делал надрез на стволе. Тут в дело вступал толкач с крепким дрыном в руках. Он толкал подпиленный ствол и укладывал дерево куда надо, а не на соседние кроны и не на других рабочих.
Потом шли рубщики сучьев с топорами. Подъезжал трактор КТ и трелевал хлысты к дороге. А она была железной.
Рельсы в Пиляндыш завозили по воде, на баржах. Разгружали километрах в двух от посёлка. Бригада Александры Михайловны вечером грузила их на платформы, утром везла на стройку. Шпалы делали в самом посёлке. В то время вели узкоколейку до Андреевского (Андрей Ключ). Посёлок был в 30 километрах от Пиляндыша, со школой (начальной), магазинами, медпунктом. Сейчас там снова тайга. От магистрали укладывались усы до делянок, это ещё многие километры.
Семиметровые рельсы кантовали вручную. Тяжеловатые сосновые шпалы — тоже. На каждой шпале вбивали четыре костыля для крепления рельсы. Труд мужской, а в бригаде были одни девушки. Память об этом — нынешние боли в позвоночнике. Дорогу строили с весны до осени. Зимой готовили просеки на следующий сезон.
Чем питались? Дома, конечно, готовили. А в лесу на обед — ломоть хлеба, пачка маргарина да чай, вскипячённый над костром.
Здесь нашей героине повстречался Александр Ильич Сундырев. Он тоже был дорожником. Поженились. В семье — двое детей, дочь и сын. Александра Михайловна ушла с УЖД. Сначала сидела дома с детьми, жили на одну зарплату мужа. Потом устроилась санитаркой в Пиляндышевскую участковую больницу. Здесь она трудилась 12 лет.
В 1974 году семья переехала в Уржум. А.М. Сундырева до выхода на пенсию работала в валяной мастерской райбытуправления. Здесь была уже совсем иная жизнь. Но трудные детство и юность забыть невозможно.
А. ИКОННИКОВ
Источник: «КИРОВСКАЯ ИСКРА» № 19. 11 мая 2024 г.
|
