Очень хорошо помню первый день войны. 22 июня был тёплым солнечным, пора сенокоса. Всё взрослые ушли на луга. Неожиданно в обеденный период косари вернулись, собрались около конторы все колхозники и им сообщили, что немцы напали на нашу страну. Поднялся плач женщин, мужчинам было сказано ехать завтра в город Уржум в военкомат. В этот день и на завтра на покосы никто не пошел, все ждали из города мужчин. В течение всего лета уходили они на фронт вместе с закреплёнными за нимиконями. Из нашей марийской улицы, состоявшей из 17 домов ушли 16 человек. Из них 5 парней ещё не были женаты.
Через несколько дней учительница Апполинария Васильевна, жившая в нашей деревне Малые Вершинята, собрала нас и сообщила, что теперь нам детям нужно работать, по возможности помогать в прополке посевов, в уборке урожая и в другой колхозной работе. С утра мы, девочки 10-12 лет, выпалывали сорняки на картофельном поле, посеве льна. Старались домашнюю работу взять на себя.
Пожар на выселке Новоройскам.
В конце июня, когда уже шла война, вспыхнул страшный пожар в соседнем выселке, названном Новоройски. Туда во время коллективизации переселились 12 семей - староверов, построили добротные дома в 5 километрах от Малых Вершинят. Место выбрали красивое: между рощей и небольшим лесом. Плохо, что не было поблизости реки, воду брали из колодца. Члены Новоройска вошли в состав третьей бригады нашего колхоза имени Ворошилова. Им выделили часть колхозной земли. Причина пожара такова: оставшись без присмотра, малыши зажгли солому на сарае, решив сварить яйца. Моментально вспыхнул сарай, дети едва спаслись. Огонь перекинулся по ветру на избы. Взрослое население находилось на покосах. Пожарная машина была в основной деревне Малые  Вершинята, а   тогда телефона не было для вызова, да не успела бы пожарка на лошадиной тягле приехать. Сгорели из 12 изб восемь. 4 дома огонь не достал, заслонили тополя. Ничего не смогли спасти из имущества, хорошо хоть скот основной находился на выгоне, но сгорели находившиеся в хлевах поросята. Погорельцев расселили в нашей деревне. В пустующем доме моего деда поселили семью из четырёх человек: двух маленьких детей, маму и бабушку. (Наш дед, Матвей Егорович, после смерти бабушки Авдотьи перешел жить с нами.) Так погорельцы прожили до конца войны в нашей деревне, а женщины наши делились с ними одеждой, посудой, едой.
Эвакуированные на Вятской земле.
В июле 1941 года в нашу деревню привезли на нескольких подводах 12 семей эвакуированных из города Луги Ленинградской области. Было уже темно, жители деревни встретили их около конторы колхоза. Среди них не было ни одного мужчины, одни женщины и дети. Женщины в основном приехали довольно молодые от 20 до 40 лет, только в двух семьях   были бабушки. Приехавшие   устало слезали с телег и перекликались между собой, спрашивали друг дружку о здоровье, занялись будить детей. Некоторые плакали, что, наконец, приехали от войны подальше. Эвакуированных распределили по семьям. В нашу марийскую улицу поселили   5 семей из 18 человек, из них 11 детей. К нам в дом  в тот год никого не поселили, наверное потому, что семья наша состояла из 6 человек: мать, отец, дедушка, я, младшие брат и сестра. Отца, Никиту Матвеевича в 1941 году не взяли на фронт, потому что у него было заболевание лёгких. Эвакуированные женщины привыкали к нашей деревенской жизни. Стали работать вместе с нами на колхозной работе, многое они познавали впервые: учились косить траву, грести её, копнить, жать серпом выращенный урожай, носить воду на коромысле, обуваться в лапти. Мы удивлялись, как это не уметь носить вёдра на коромысле, накручивать онучи (портянки), носить лапти? Следующей весной в 1942 году эвакуированным выделили землю для посадки овощей и этому учились некоторые впервые.
Картошкой для посадки делились, кто сколько может наши деревенские женщины. Посадочный материал готовили заранее таким образом: во вторую половину зимы, с января при приготовлении пищи у картошки отрезали верхушку, присыпали срез золой и клали в угол подполья, а примерно в апреле при чистке картошки, срезали толстую кожуру с несколькими глазками. В мае кожуру и верхушки вытаскивали из подполья, укладывали на полу для яровизации, то есть для выгона ростков. Хотя эвакуированным ежемесячно на семью колхоз выделял по 8 килограмм муки, все равно они жили впроголодь. Дети ихние стали болеть различными заболеваниями, в том числе заболеванием лёгких. В 1942 году для них в школе на летний период открыли пионер лагерь под названием « Лесная школа». Там они жили до 15 сентября, за это время дети несколько окрепли. В нашей деревне было всего 11- детей эвакуированных с родителями, а в соседних деревнях не знаю сколько было детей, всех их примерно с пятилетнего возраста организовали в этот пионерлагерь. Деревенские ребятишки немного им завидовали, ведь их кормили! По соседству с нашим домом жили две сестры Шароватовы: тетя Дуся и тётя Ольга. У тёти Дуси боли двойняшки мальчик и девочка в возрасте 8-9 месяцев, они были очень слабые и могли только едва сидеть, обложенные вокруг тел какой - либо одеждой для подпорки. Моя мама для них давала поллитра молока в день. Но это мало помогло - девочка умерла.
Сестры Шароватовы быстро приспособились к нашей жизни, оказывается, они до переезда в город Лугу жили в деревне, знакомы с деревенским укладом. Не отказывались помочь нашим деревенским женщинам по хозяйству: садить и копать картошку, впрягаться вместе со всеми и тянуть плуг для вспашки огорода и косить траву, выполнять другие работы. За проделанную работу хозяйки отплачивали яйцами, молоком, овощами. Нашего отца взяли на фронт 9 мая 1942 года. После смерти моего деда, осенью 1943 года Шароватовы перешли с нами жить, так было всем легче. Зимой в 1943 году к тёте Дусе приехал её муж Николай с фронта на побывку недели на две. И вскоре после его отъезда на войну тётя Дуся получила похоронку.
 Семья Тарасовых тётя Тоня и её мать, бабушка Настасья жившие с нашим домом по соседству вообще жили лучше всех эвакуированных (по мнению наших мам). Они получали хороший урожай на своём огороде, бабушка Настасья солила на зиму капусту, огурцы по бочке и ставила в наш погреб А тётя Тоня в зимнее время вязала нашим деревенским женщинам ажурные шали, а ребятишкам- свитера, рейтузы, а бабушка Настя пряла шерсть для этих изделий, за рукоделие получали продуктами, в основном молоком и яйцами. Так что 5 летняя Люда и 8 летний Гриша всегда были сыты и не болели. Мне так хотелось научиться вязать шали, но тетя Тоня не очень хотела меня учить. Мечту эту я исполнила уже в городе Анадыре самостоятельно по описанию в приложении журнала « Крестьянка». Наши деревенские женщины с детства умели прясть, ткать, вышивать, заготавливая себе приданое, «а то никто не возьмёт в замуж». Вязали только чулки, носки и варежки, поэтому делали заказы Тарасовым. Труднее всех пришлось семье Астаховых, они приехали впятером: мама Анна, дочери Инна, Альбина, лет трёх мальчик и свекровь. Мама Анна была женой офицера, не умела топить печь, носить воду, колоть дрова, печь лепёшки, садить картошку,  выпалывать  сорняки  в  огороде, в  общем,  не  приучена  к деревенской жизни. Урожай овощей получала плохой. Дети болели, Альбину положили на стационарное лечение в больницу города Уржума, друг за другом умерли свекровь и сын. К ним тоже приезжал на побывку отец, уже к поредевшей семье.
Еще жила у пожилой четы бабушки Дарьи и деда Петра одна женщина, звали её Вера лет 35, её сразу по приезду определили бухгалтером в контору колхоза, она, кажется, прожила всю эвакуацию неплохо. В конце нашей деревни у Палагеи Асюбовой поселили семью из трёх человек по фамилии Бржезински: мать, не помню как звали, сына Вову лет 10 и дочь Валю. Сама хозяйка Палагея жила одна, сначала военкомат забрал мужа Павла, но он даже не доехал до города Кирова, а по пути туда умер. А сына Ивана 1926 года рождения отправили на фронт на второй год войны. С девочкой Валей мы очень подружились. Она была одного возраста со мной, казалась красивой, с ямочками на щеках, доброй и весёлой. Рассказывала о том, как бежали под бомбёжкой, не успев ничего захватить из вещей. И что они по национальности поляки, а жили в городе Луга, отец их ушел на фронт в первые дни войны. Мы с Валей вместе ходили на колхозную работу, по- грибы, ягоды, Осенью она заходила за мной и вместе шли в школу. Очень жаль, что после отъезда следы её потерялись, я даже посылала на неё запрос в передачу «Жди меня», но безрезультатно.
С остальными эвакуированными, жившими в русской части деревни, не особенно была знакома, описать их житье не могу. Но они все также работали на колхозных полях и жили, кто как мог. Помню, что осенью 1942 года привезли худую бледную женщину из блокадного Ленинграда, она говорила, что едва выжила, а остальные члены её семьи умерли от голода. Соседские женщины старались её подкармливать. Весной 1944 года после освобождения Ленинградской области все эвакуированные уехали. Только с тётей Дусей я долго переписывалась и в 1978 году её навестила. Она жила в городе Пскове с сыном-шофёром. Рассказала, что её сестра Ольга с дочерью Любой вскоре после приезда в город Луга подорвались на мине, а тётя Дуся после войны переехала жить в город Псков и ей пришлось воспитывать племянника Васю. В гостях у тёти Дуси пробыла 4 дня. Вспоминали военные годы, тяжёлую жизнь, поплакали, она про всех спрашивала, всех благодарила, кто им помогал. Рассказала про свою послевоенную жизнь и что сейчас больна сахарным диабетом, но работает в киоске, продаёт газеты, так как пенсию получает маленькую. Она меня познакомила с городом, музеем, посетили собор. Как раз праздновали Пасху, в соборе поставили свечи, помолились. Она мне предлагала поехать в село Михайловское в музей А.С Пушкина, но я отложила поездку на следующий раз, Но, увы, тёти Дуси к следующему отпуску 1981 года не стало. Про других эвакуированных она мало знала, кроме Тарасовых, которые жили в Луге и она мало с ними виделась. Тётя    Дуся    благодарила    деревенских    женщин    за безвозмездную помощь в трудные годы войны и просила передать спасибо и пожелать всем здоровья и благополучия.
Жизнь в тылу.
Наступила первая военная осень. Учебный год начался с первого октября. Учеников стало гораздо меньше. Особенно в 5-7 классах, до войны учились в две смены в трех зданиях: в школе, в приспособленной для учёбы церкви и в красном уголке деревни Большие  Вершинята. Сейчас учились только в церкви и школе. Появились эвакуированные учителя из Молдавии и Украины.
В   план   учёбы   включили   изучение   немецкого  языка и военного дела. Раненый в ногу старший лейтенант Ветошкин преподавал устройство винтовки выпуска тульского оружейного завода « ТОЗ № 8», гранаты и пулемёт- пистолет Шпагина (ППШ), строевую подготовку, за школой рыли два окопа. После уроков вместе с ним шли на поля собирать оброненные колоски зерновых, горох, всё это шло на суп для школьного завтрака, который по поварёшке наливала нам в большую перемену техничка в принесенные в сумке из дому миски. По вечерам зимой вместе со взрослыми пряли, вязали варежки, носки для фронта при лучине, керосина не было. Для лучины выбирали берёзовое полено без сучков, щепали его, отделяя тонкие пластины, ложили на несколько дней на русскую печь для просушки. Вечером лучину вкладывали в щель специальной подставки, зажигали, а обугливающиеся концы падали в лохань (деревянное ведро) с водой. Берёзовая лучина ярко горела, почти не дымила и от неё исходил приятный запах. Чаще всего посиделки устраивались общие, то в одной избе, то в другой, так было экономнее с освещением и веселее. Делились новостями, ученики читали родителям районную газету «Кировская искра», писали под диктовку женщин письма ушедшим на фронт. Наши мамы были неграмотны. До войны некоторое время в нашей избе акушерка Дарья Вершинина (наша односельчанка) обучала мам чтению, но дальше алфавита дело не пошло, началась война и учёба прекратилась. В конце посиделок хозяйка ставила на стол самовар, миску с печёной картошкой, приносила из клети (кладовки) мороженые кисти рябины и мы пили горячий чай, забеленный молоком, смакуя рябиной. Расходились по домам глубокой ночью.
Зимой в колхозе работа не кончалась. Женщины и подростки 13-14 лет вывозили на лошадях с поля снопы из скирд для обмолота, с лугов - сено, сложенное летом в стога, перебирали в хранилище картошку, доярки и свинарки ухаживали за колхозным скотом, возили для них в бочках с реки воду, молотили оставшиеся от вывоза государству снопы, в основном семенной фонд и т. д. Для этого свозили снопы в лабаз около конного двора. Конюх Иван Данилович один справлялся с лошадьми, кормил, поил, чистил их и помещение. Он просто пропадал на конюшне, часто ночевал в теплушке рядом с конюшней, где хранилась сбруя. Мне дед говорил, что Иван Данилович воевал в германской войне в 1914 году в составе конницы, был в ногу ранен и ходил прихрамывая. Молодых и здоровых лошадей забрали на фронт, остались старые и жеребята. На них работали подростки и иногда они по незнанию после работы потных животных опаивали холодной водой и лошадь вскоре погибала, её разделывали и раздавали колхозникам на еду. Наши сельчане ничем не брезговали, так как хлеб уже в первый год войны был в дефиците. Иван Данилович учил ребят беречь лошадей, так он провёл всю жизнь в конюшне и умер в теплушке уже после войны. Это был добрый человек, любил детей, своих ему не дал Бог, наверное потому что вернулся уже после германской и гражданских войн и жена уже по возрасту не могла рожать. Иван Данилович помогал подросткам запрягать лошадь и с напутствием провожал их на работу.
До войны обычно подводили итоги работы в колхозе, подсчитывали урожай и распределяли по заработанным трудодням, получали зерном: рожью, ячменём, горохом, овсом, а также кормом для скота: соломой, половой, мы называли мякиной (мелкие отходы соломы, колосьев зерновых после обмолота). В годы войны было нечего получать, почти всё вывозили прямо с поля для государства, для фронта, редко оставляя семенной фонд. Иногда выдавали на неделю на семью 2-3 кг муки. Зимой в основном питались картошкой, другими овощами. В мае 1942 года пришла повестка отцу явиться в военкомат, где ему сообщили, что 9 мая его отправляют на фронт. Он был не особенно здоров, постоянно кашлял, у него было искривление позвоночника. Но с ним вместе отправили и одноглазых соседей Андрея Ештыганова и Егора Вершинина, прозванного кривой Егор. У нас не было муки отцу на сухари и наша мама, Аграфена Семёновна, со слезами побежала к председателю колхоза Агафье Исааковне Вершининой просить муки. Ей выдали 8 килограммов, мама испекла хлеб, высушила сухари и с тем отца проводили. Летом 1942 года нам, девочкам 12-13 лет, уже давали работу потяжелее. Посылали на покос грести сено, теребить лён, связывать в снопы его, ставить для просушки в суслоны, потом колотить, отделив семена провеять на ветру от мусора.
Голод не тетка
Постоянно нам хотелось кушать, с собой на поле брали на обед поллитра молока и лепёшку, испечённую из картошки с клевером или с лебедой, или брали с собой 2-Зкартошки. Ранней весной как только растает снег, мы с мамой и другими женщинами ходили на прошлогодние картофельные поля собирать оставшиеся картофелины. Складывали в мешочки, перекинув через плечо, несли домой несколько километров по вязкому полю с мокрой спиной и ногами Дома чистили, скорлупа хорошо снималась, плотную белую картофелину ложили на солнце сушить, потом толкли в большой деревянной ступе, получалась белая мука из крахмала, из неё пекли вкусные лепёшки, блины, смешав с тёртой картошкой, (драники) хрустящие на зубах землей. Только блины почему-то получались чёрные. Такую картошку надо было собирать сразу из-под снега. Полежав некоторое время на солнце картошка покрывалась плесенью, зеленела, какой-то яд вырабатывался в ней, от него люди заболевали, тело покрывалось синяками, болело горло при глотании. Врачи ставили диагноз «септическая ангина», от неё не было лекарств и заболевший чаще умирал, умирали также при употреблении перезимовавшего под снегом зерна из собранных колосков. Слава богу, что нас эта участь миновала. Однажды весной 1943 года я с подругами, Вассой, Ульяной, Сашей, с соседкой Марьей и моей крёстной мамой Кузьмовной пошли за реку Вятку собирать опавшие осенью жёлуди в дубовой роще. Идти было километров 15, да переплыть на пароме р. Вятку и дальше через Аркуль. Дошли до места уставшие, попили принесенное молоко и стали собирать жёлуди пока не стемнело, быстро уснули на земле. Рано утром следующего дня стали собираться домой. Жёлуди были сырые и такие тяжёлые. Домой пошли примерно в часов 11. Я так устала, ноги едва передвигала, к вечеру пришли домой, я просто упала и расплакалась. Подруги тоже едва добрались до постели. На следующий день мама жёлуди в чугуне поставила в печь. Вечером скорлупа полопалась, её легко выбрали, сами жёлуди подсушили, на жерновах смололи и с этой муки стряпали лепёшки.
А.Н. Шарыпова, Анадырь.
Источник: “Кировская искра”,